Трудовая инспекция в Камчатском крае

институт вулканологии

Большое внимание к вулканологии естественно. Вулканология решает фундаментальные научные проблемы, связанные с развитием нашей Земли и других планет. В то же время вулканологи решают важные научно-прикладные проблемы, как, например, закономерности образования и размещения полезных ископаемых вулканического происхождения, использование огромных запасов подземного тепла, главным образом, для получения электроэнергии, прогноз извержений вулканов и землетрясений, освоение минеральных ресурсов дна морей и океанов.

Во всем мире есть несколько научных вулканологических учреждений: у нас, в США, Италии, Японии, Новой Зеландии и других странах. Самым большим среди них является Институт вулканологии в Петропавловске-Камчатском. Выбор места не случаен. Вулканологи должны изучать прежде всего живые, современные процессы, связанные с вулканической деятельностью, их механизм. Без их глубокого исследования трудно или невозможно узнать историю образования и свойства широко распространенных, огромных по объему толщ древних вулканических горных пород и связанных с ними богатых полезных ископаемых. Они изучаются многими десятками научных и производственных учреждений по всей стране. Действующие же вулканы в нашей стране есть только на Камчатке и Курильских островах (кроме них, с оговорками можно было бы отнести к действующим вулканам Эльбрус на Кавказе, вершина которого еще продолжает парить). Несколько вулканов видно из нашего города. На севере стоят грандиозные конусы Корякского и Авачинского вулканов. На юге за Вилючинской сопкой видны массивы вулканов Мутновского и Горелого. В самой середине города возвышается остывший лавовый купол - сопка Мишенная. Они стоят на одной линии, проходящей через Петропавловск. Линия показывает, где находится невидимая ось двухтысячекилометрового пояса вулканов Камчатки и Курильских островов. Институт вулканологии расположен на этой оси, там, где в недрах планеты происходят мощные перемещения и превращения вещества, наиболее интенсивные на Земле в наше время.

* Напечатано в газете “Камчатская правда”: Федотов С.А., член-корреспондент АН СССР, директор Института вулканологии ДВНЦ АН СССР. Институт у вулканов. Завтра в Петропавловске открывается IV Всесоюзное вулканологическое совещание // Камчатская правда. 8 сентября 1974 года. № 213 (13100). С. 1.
сайт:

В 1885 году

- В отчетах командиров говорилось, что большая часть чукчей говорит по английски, говорилось о промысловой и торговой деятельности американцев у всего нашего северного побережья; оценивая эту деятельность, приходили даже к выводам, что изгнание иностранцев из пределов наших вод равносильно обречению инородцев на голодную смерть.

Такой характер отчетов естественно должен был оказывать влияние на неопределенность инструкций, даваемых командирам крейсеров, а как следствие этого и на нерешительность действий их при встречах с иностранными хищническими судами.
Таким образом, de facto иностранцы владеют нашим Севером, русские же предприниматели, не рискуя выдержать с ними торговой конкуренции, не отваживаются предпринимать дела в таком отдаленном уголке, а между тем барыши, получаемые с него иностранцами, не были тайной для русских.

И вот весною 1885 года владивостокский купец г. Линдгольм снарядил свою китобойную шхуну «Сибирь», снабдил её товарами для опыта торговли с инородцами Севера и отправил её с инструкциею обойти всё побережье Камчатки и, если бы оказалось возможным, дойти до мыса «Сердце Камень» в Ледовитом Океане.
На этой же шхуне, по распоряжению генерал-губернатора, отправился и я с целью привезти возможно полную картину жизни Севера.
Чем дальше подвигались мы на север, тем реже становились селения и за мысом Олюторским лишь изредка попадались отдельные юрты. Уже начиная с деревни Вивники плавание нельзя назвать безопасным. Карты берегов до самого Чукотского полуострова нет и мы каждую минуту рисковали наткнуться на какой-нибудь подводный камень.

А. А. Ресин «Очерк инородцев русского побережья Тихого океана»
Известия ИРГО, том 24, 1888 г.


Борис Зенкович "Вокруг света за китами"

О происхождении ительменов

Что же вообще касается представлений ительменов о божестве и духах и всего их религиозного учения, то у них в этом отношении наблюдается полная неразбериха: их мысли бессвязны, не продуманы, маловероятны и настолько курьезны, что сначала мне совершенно не верилось, что они высказывали все это вполне серьезно, и я первоначально усматривал в этом одну только забаву. Благодаря своему чрезвычайно живому воображению ительмены стараются объяснить решительно все явления, не оставляя ничего, даже мелочи, без соответствующей критики; так, например, их интересует даже мышление рыб и птиц. При этом, однако, они совершают ту ошибку, что ни одной вещи они хорошенько не продумывают, но верят ей, как бы она ни была неправдоподобна и смехотворна. Основными столпами их веры являются antiquites sententiae (древность мнения) и auctoritas patrum (авторитет предков). Их утверждения могут быть без особого труда отвергнуты, и они легко склоняются на разумные доводы и более обоснованные мнения. Вообще же они очень легко отказываются от своих представлений безо всякой критики, лишь бы их убедили, что их верования неправильны. С другой стороны, их мало интересует замена отброшенных мнений новыми, лучшими. В таких случаях они вообще не верят ни во что и чувствуют себя при этом прекрасно. Я переспросил свыше сотни людей, неужели им при созерцании неба, звезд, солнца и других явлений никогда не приходила мысль о необходимости существования бога, который все это устроил так мудро и которого за его великое могущество и за множество даруемых им благ следует столько же любить, сколько и бояться. На это они мне без обиняков отвечали, что подобные мысли им никогда не приходят, что они никогда по этому поводу не испытывали ни чувства страха, ни любви, ни желания познать все это, да и сейчас не испытывают ничего подобного, и что они чрезвычайно рады своему неведению, подобно тому, как я могу радоваться своей мудрости.

Георг Вильгельм Стеллер «Описание земли Камчатки». Франкфурт; Лецпциг, 1774.

Из основных положений христианской религии они в первую голову выбирают и запечатлевают в своей памяти те, которые касаются понятий чисто телесных, отличаются характером историческим и захватывают их воображение. Никогда они не беседуют о христианской религии или о своем былом суеверии, иначе как сопровождая такие беседы постоянным смехом: они совершенно не желают обнаружить ни естественной робости, ни малейшей почтительности к богу, и я того мнения, что среди других народов не найти ничего подобного. Их вероучение состоит из следующих положений:
1) Кутка создал мир и все, что в нем; что же касается вопроса, откуда он сам произошел, то они ничего не знают об этом, как ничего не знают и о том, считать ли его богом или человеком и в каких отношениях он находится с дьяволом и с прочими духами.
2) В мире все зависит от самого человека и его удачи, и поэтому незачем верить в промысл божий. Один человек дает жизнь другому, самим людям приходится думать о своем пропитании и благополучии, и богу решительно нет до них никакого дела, как и им до него, а потому они обязаны ему тем же, чем он им. Необходимость смерти происходит от духов. Счастье они называют словом «асанг» или «цанг», для несчастья же в их языке не существует обозначения. Счастливыми они считают тех, кто долго живет и имеет все в изобилии, когда же кого-нибудь постигает неудача, они в этом усматривают непреложный признак близости его конца. А для того, чтобы не быть продолжительное время несчастным, у них дозволяется и даже рекомендуется самоубийство как быстрый способ избавления от неудачи.
3) Мир a parte posteriori (в конечном итоге) вечен, душа бессмертна, тело мертвого когда-нибудь снова воскреснет и соединится с прежнею своею душою и тогда уже будет жить вечно, но именно таким же точно образом, как оно и сейчас живет на земле, то есть при постоянном труде. Там будет намного лучше, все будет в изобилии, не будет русских, все будут жить снова вольно, как и раньше. Один ительмен по секрету сказал мне, что он оттого не желает креститься, что ему тогда придется попасть на небо, которое он от всего сердца предоставляет в распоряжение русских, так как сам он стремится к своим родичам в подземные края, ибо с казаками и на небе ительменам будет житься не лучше, чем здесь теперь, когда приходится все сносить от них так терпеливо.
4) Все, даже мельчайшие мухи, снова воскреснут, причем каждая непосредственно сейчас же после своей смерти, и все они будут жить под землею. Последняя, полагают они, по форме своей плоска: если бы она была кругла, то, по их мнению, все люди должны были бы сосредоточиться на самой верхушке шара, так как иначе все свалились бы с него. Под нашею землею они предполагают наличие другого неба и другой земли. Нашу земную поверхность они считают изнанкою подземного неба: когда у нас лето, в подземном мире зима. Свет, дождь и снег мы получаем с неба, или из верхнего мира. Когда же это все проникает сквозь нашу землю и попадает на небо преисподней, то это вызывает там летом дождь, а зимою снегопад, как и у нас. Этот взгляд они подкрепляют вопросом: куда бы могло иначе деваться, если бы это было не так, то огромное количество снега, который выпадает ежегодно? Следовательно, они представляют себе systema mundanum (мировую систему) в виде бочки с тремя днищами.
5) Относительно наград и наказаний после смерти они ограничиваются только заявлением, что те, которые были тут, на земле, бедны и нуждались, в преисподней будут богаче, богачи же обеднеют, чтобы таким образом установилось некоторое равенство, ибо не все могут быть богатыми, а бедняки не должны на веки вечные оставаться бедняками. Кроме того, по их мнению, вовсе не нужно, чтобы бог карал людей за их грехи: и без того большое несчастье для человека, если он от природы плох, и тем самым он уже в достаточной мере наказан самими людьми: ведь если кто-либо при жизни был вором или прелюбодеем, то его за это в свое время жестоко избивали, а порою даже убивали, никто с ним не дружил, а следовательно, сам он был всегда беден и во всем нуждался.
Когда я старался разузнать, откуда у ительменов такие воззрения, они отвечали мне: «Наши старики и отцы так говорили». Я спрашивал тогда: «А откуда узнали все это ваши отцы? То, во что веруем мы, христиане, нам было сообщено свыше богом через святых людей и записано в священной книге». Они на это отвечали: «Вот откуда узнали все это наши предки. В подземном мире, куда мы с телом и душою, по примеру всех созданий, переносимся немедленно после смерти, живет великий и могущественный ительмен по имени Хаэч. Он один из первых сыновей Кутки и был первым из всех людей, умерших на Камчатке. Он долго проживал в полном одиночестве в подземном мире, пока не умерли также обе оставшиеся после него дочери и не ожили снова у него. Тогда Хаэч решил вернуться в верхний, надземный мир и подробно сообщить своим братьям о том, что происходит в преисподней с человеком после его смерти. Обе дочери его захотели тотчас же сопутствовать ему, но он отказался исполнить их желание и убежал тайком. Подойдя к своему прежнему жилью, он, однако, в него не вошел, а остановился наверху перед дымовым отверстием и оттуда рассказал своим добрым знакомым и друзьям обстоятельно обо всем, после чего все они с тех пор в это единодушно и твердо уверовали. А так как они очень испугались его и многие из тех, которые видели и выслушали Хаэча, вскоре после этого умерли, то было решено всякий раз, когда кто-нибудь умрет в жилье, покидать последнее и строить новое*. (Нового жилья, по их мнению, покойнику будет не найти, даже если бы он вздумал вернуться.) Когда же Хаэч окончил свой рассказ, из преисподней явились сильно разгневанные обе его дочери и убили Хаэча перед дымовым отверстием, так что ему пришлось умереть дважды».
По представлению ительменов, этот Хаэч является первым в подземном мире лицом; при приеме умерших и вновь там воскресших ительменов он поступает с ними по-разному: прибывшему туда в новой, красивой и очень хорошей кухлянке или шубе из собачьего меха и приехавшему на санях, в которые впряжены крупные, сильные и хорошо откормленные псы, он дает малоценную, старую и поношенную шубу и плохих собак, тому же, кто приехал в плохой одежде и на плохой упряжке и жил на земле в бедности, он дарит новую шубу, хороших собак и предоставляет ему лучшее и более выгодное в смысле питания место, чем прочим*. И вот покойники начинают там жизнь, схожую со здешней, строят остроги, балаганы, ловят рыбу, зверей и птиц, едят, пьют, поют и пляшут. По уверению ительменов, в преисподней гораздо веселее и приятнее, чем на земле: там меньше бурь, дождей и снега, чем на Камчатке, население чрезвычайно многочисленно и всего есть вдоволь; одним словом, там все устроено так, как было устроено вначале, во времена Кутки, на Камчатке. Они уверены, что жизнь на земле с течением времени ухудшается, что людей становится все меньше и меньше, да и остающиеся порочнее прежних, что пища также убывает, потому что и животные вместе с людьми спешат перебраться в преисподнюю, например медведи с убивающими их охотниками, северные олени и каменные бараны вместе с убивающими их стариками.
Величайшим и лучшим счастьем, какое только может выпасть на долю человека после его смерти, является, по мнению ительменов, такой случай, когда его пожирают прекрасные собаки, ибо это гарантирует ему владение ими в подземном мире.
В преисподней, по их представлениям, каждому возвращаются его жены, и старики так радуются возможности попасть в этот рай, как может радоваться верующий христианин надежде попасть на небо, и даже, пожалуй, у них больше уверенности в этом. Так как они нисколько не боятся смерти, то в прежнее время они охотно предоставляли себя живьем на растерзание псам, топились, вешались и многообразными способами налагали на себя руки с целью самоубийства[11]. Не желающие принять крещение старики–ительмены возражают против него указанием на то, что в таком случае им придется, наверное, попасть на небо, что звучит, конечно, очень самонадеянно и весьма высокомерно. Они говорят, что охотнее удалятся под поверхность земли. Когда же я их спрашивал, не противно ли им, что их дети принимают крещение, они отвечали: «Раз уже положено начало тому, чтобы мир обрусел, то пусть русские обычаи и компания с русскими будет им (то есть ительменам) более по сердцу, чем наши обычаи; мы же для этого слишком стары и предпочитаем отправиться к своим предкам».

Евражка

автор: Evgeniy Kuznetsov

Осенью все упрощается.Волны берут в осаду песчаный вал.

Черный песок побережья Тихого океана.
Тундра расшита ягодой.
Здесь человек не нужен.
Жизнь проста,
Как жестяная кружка.
Проточив дно
Ржа берет Твою душу…
Черный песок заливов Тихого океана!
Холодный, как одиночество.
Рассыпчатый, как убеждения.
Муравей мегаполиса!
Горсть песка тяжелей и правдивей, чем вся твоя жизнь.
Может быть, это все, что останется:
Камчатский черный песок — крошево из вулкана.

Осенью все упрощается.
Ветер. Немного гор.
Жизнь — промокший патрон:
Больше не выстрелит, а выбросить жалко.
Волны берут в осаду песчаный вал.
Лес туманен и пуст.
Наплывает флотилия туч.
В зубьях скал эту бухту убитою уткой зажало.
Кровоточит брусника.
Шиповник кладет поклон.
Рассыпанной дробью шикша чернеет в травах.
Здесь уместней не вопль, а скорее стон.
Крыла перебитого трепет.
Поджарый
Спаниель бежит к птице,
Виляя хвостом, рыча.
Черный песок Камчатки. Пепел на влажной ягоде.
Медвежьи следы. Полчища кедрача.
Ничего лишнего.
Север.
Песок.
Правда.

© Кирилл Алейников

миры братьев Стругацких

Аркадий Стругацкий.

Осень 1952г., Камчатка


Рассказ «Человек в сетчатой майке» ведётся от лица офицера, вместе с сослуживцами нашедшего в горах Дальнего Востока измождённого человека при обстоятельствах, необъяснимых и необъяснённых в рамках новеллы. Представляет собою почти документальное описание восхождения А. Стругацкого на Авачинскую сопку ещё во время службы на Камчатке.
Рассказ офицера штаба Н-ской части майора Кузнецова

Прошло два часа, и мы перестали разговаривать. Подъем стал значительно круче. Впереди перед нашими глазами чуть ли не в зенит упирался красно-бурый склон конуса Адаирской сопки. Никогда я не думал, что альпинизм окажется таким трудным делом. Нет, мы не карабкались по ледяным скалам, не тянули друг друга на веревках, ежесекундно рискуя сорваться с километровой высоты. Нет. Но приходилось ли вам взбираться на огромную кучу зерна? Вот на что больше всего походило наше восхождение. Щебень – и мелкий, как песок, и крупный, как булыжник,– осыпался под ногами. Через каждые два шага мы сползали на полтора шага назад. Громадные потрескавшиеся глыбы лавы, тронутые осыпью, начинали угрожающе раскачиваться и сползать. Одна из таких глыб, величиной с хороший семейный комод, более округлая, чем другие, вдруг сорвалась с места, прокатилась мимо бросившегося в сторону Гинзбурга и понеслась, высоко подскакивая, куда-то вниз, увлекая за собой целые тучи камней поменьше. Подул ледяной ветер, запахло – сначала слабо, затем все сильнее и сильнее – тухлыми яйцами.
– Вулканические пары, черт бы их взял! – чихая, пояснил майор Перышкин и тут же успокоил нас: – Ничего, здесь еще терпимо, а вот что наверху будет!..
Около двенадцати Перышкин объявил большой привал. Мы выбрались на обширное снеговое поле и расселись на камнях, выступающих из-под обледеневшей снежной корки. Я взглянул вверх. Глыбы застывшей лавы, окружавшие кратер, казались такими же далекими, как и снизу, от машины. Зато внизу открывалось великолепное зрелище. Воздух был чист и прозрачен, мы видели не только все лавовое поле, плоскогорье и пестрое пятнышко нашего городка, но и ряды сопок, темные дымы над бухтой Павлопетровска и за ними – серо-стальной, мутно отсвечивающий на солнце океан.
Мы все очень устали, даже майор Перышкин. Все, кроме Строкулева. Во время подъема он резво лез впереди, останавливался, поджидая нас, и однажды даже суконно-жестяным голосом запел дурацкую песенку. Песенный репертуар Строкулева был известен всей бригаде, и душа радовалась при мысли, что Адаирская сопка представляет собой такое дикое и пустынное место.
На привале мы молчали, грызли сухари и выпили немного воды. Строкулев ползал вокруг и щелкал фотоаппаратом. Перышкин громко сосал кубик рафинада. Коля критически рассматривал подошвы своих сапог, время от времени меряя взглядом расстояние до вершины сопки…
Было уже около трех часов дня, когда мы наконец добрались до цели. Строкулев, свесившись с обломка лавы, вытянул нас наверх одного за другим, и, тяжело отдуваясь, мы сгрудились на краю кратера. Под ветром мотались клочья не то дыма, не то тумана, отвратительно пахло какими-то испарениями.
Поднялся туман. Он стремительно несся снизу. Время от времени сквозь его разрывы открывалась изумительная панорама гор, зеленых долин и океана. Но мы так вымотались, что это нас уже не интересовало. И только отдохнув немного, мы заставили себя подползти к обрыву и заглянуть в кратер.

Вулкан Авача.Фото:Денис Будьков
Именно таким представлял я себе вход в ад. Под нами зияла пропасть глубиной в несколько десятков, а может быть, в сотню метров. Стены пропасти и ее плоское дно были серо-желтого цвета и казались такими безнадежно сухими, такими далекими от всякого намека на жизнь, что мне немедленно захотелось пить. Честное слово, здесь физически ощущалось полное отсутствие хотя бы молекулы воды. Из невидимых щелей и трещин в стенах и в дне поднимались струи вонючих сернистых паров. Они в минуту заполняли кратер и заволакивали его противоположный край.

Аркадий Натанович и Елена Ильинична Ошанина с друзьями.
Весна 1954г., Камчатка

Аркадий Натанович и Елена Ильинична Ошанина.
1954г., Хабаровск

Александра Ивановна Стругацкая.
Начало 1960-х гг., Ленинград

Aux officiers et matelots morts à Petropawlowski.

Офицерам и матросам, погибшим в Петропавловске.

В чужой земле, холодной и сырой
Им упокой судьба определила.
Над морем, под заснеженной горой
Простым крестом отмечена могила.
Их больше нет. Не наша в том вина.
Скорбит душа, глаза туманит влага.
Но вся их кровь Отчизне отдана –
Таков наш долг, во имя чести флага.
2
Став на стезю, что славою манит,
Не знаем, что нас ждёт за поворотом.
Но кто погиб, не должен быть забыт,
Навеки слава храбрым патриотам.
Красив был их последний день и час,
Их окрыляла гордая отвага.
Вот образец для каждого из нас –
Идти под пули ради чести флага.
3
В холодный день, ни солнце, ни туман,
Нас берег встретил пушечным ударом.
Но сердце смельчака, не чуя ран,
При звуке пушек вспыхивает жаром.
Кипело море, дыбилась земля,
Латала течь британская «Вираго»…
Бежала кровь по доскам корабля –
Таков наш долг, во имя чести флага.
4
Орудия вели тяжёлый спор,
Когда, сойдя на берег полудикий,
Вы поднялись на русский крутогор,
И первыми – герои с «Эвридики».
И вот в бою позиция взята,
И пушки сброшены на дно оврага.
Коль ваша кровь на землю пролита,
Она – за Родину, во имя чести флага.
5
Был Петропавловск крепче крепких скал.
Борта трещали и валились реи.
Был смертоносен наш ответный шквал,
Но часовой ходил по батарее.
Авача эхом вторила пальбе,
Но гордый русский не сбивался с шага.
Презрев опасность, ввериться судьбе –
Вот высший долг, во имя чести флага.
6
Их больше нет. Так решено судьбой.
Герои полегли на поле брани.
Но вспомните, как вы стремились в бой
Тем утром, когда шли за орденами.
Добыть победу, славу заслужить,
Красиво умереть стране во благо.
И в нашей памяти остались жить
Те, кто погибли ради чести флага.

Антуан-Луи де Джиаффери - коммисар с корвета "Эвридика"
1
Loin de la France, et sous un sol humide
Couvert de neige et sans autre ornement
Qu’une humble croix, - plus d’un coeur intrépide
Attend de nous un pieux monument.
Ils ne sont plus, mais notre âme attendrie
De pleurs amers arrosa leur tombeau;
Car tout leur sang coula pour la Patrie –
Nous le devons à l’honneur du drapeau.

2
Dans le métier qui conduit à la gloire,
Nous ignorons quel est notre avenir.
Puisqu’ils sont morts, célébrons leur mémoire.
Ils vivront tous dans notre souvenir.
De leur bravoure ils ont péri victimes,
Leur dernier jour fut pour eux le plus beau.
Quand notre sang a des élans sublimés
Nous le versons pour l’honneur du drapeau.

3
C’était un jour sans soleil et sans brume,
Il faisait froid. Mais d’un français le coeur
Au premier bruit d’un canon qui s’allume
Est enflammé d’une heroïque ardeur.
Le russe était à chaque batterie
Vous ensuiviez le feu comme un flambeau
Car notre sang est tout à la Patrie –
Nous le Versons pour l’honneur du drapeau.

4
Sur votre Chef réglant votre courage,
Vous culbutiez l’ennemi sans effort ;
Et dans ses rangs vous frayant un passage
En vrais héros vous y semiez la mort.
De l’Eurydice un peloton s’avance.
Il s’est déjà porté sur ce plateau
Où votre sang a coulé pour la France –
Nous le devons à l’honneur du drapeau.

5
Vous savez tous quel obstacle invincible
Nous arrêtait à Petropawlowski,
Quand votre bras se montrait si terrible
Rivalisant avec le fier sentry.
On entendait gronder l’artillerie
Dont Avatcha nous rapportait l’écho
Et votre sang coulait pour la Patrie
Nous le devons à l’honneur du drapeau.

6
Ils ne sont plus ! C’était leur destinée,
Mais ils sont morts frappés au champ d’Honneur.
Vous souvient-il de cette matinée,
Où de marcher vous briguiez la faveur ?
C’est qu’il est doux de voles à la gloire
Pour son pays vaincre et mourir c’est beau !
Ils ne sont plus ! célébrons leur mémoire
Car ils sont morts pour l’honneur du drapeau

(à Monsieur de la Grandière, Chef de l’expedition française à Petropawlowski)

Стихи написаны на французском корвете «L’Eurydice» («Эвридика») и вручены его капитану де ла Грандьеру.
Они посвящены памяти жертв безуспешной и кровопролитной атаки Петропавловска союзной эскадрой англичан и французов в августе-сентябре 1854 года. Критическим эпизодом сражения стал десант союзников 24 августа/4 сентября, закончившийся отступлением с большими жертвами. Трупы, собранные на Никольской горе, русские похоронили в городе; тела тех, кого союзники смогли забрали на корабли, были погребены в бухте Тарьинской. Именно эта могила упоминается в 1-м куплете.
Стихотворный размер чуть изменён – в оригинале все строки одной длины, как в песне «Крутится, вертится шар голубой». Но каждое восьмистишие сводится к рефрену – «пюр л’оннер дю драпо» – «ради чести флага». Это понятно: у моряка родина в сердце, а флаг – на корабле. Честь флага дороже смерти десятков людей на чужом берегу. Я сохранил сочетание «честь флага», и размер стал другим.
Поэт употребляет местоимения «они, вы, мы». Смысл их немного разный «Они» – это погибшие французы. «Вы» – это все те, кто участвовал в бою, в том числе, кто не погиб и слушал эти стихи. «Мы» – все военные моряки, долг у всех один, но приказы разные.Сам автор стихов в перестрелках и высадках на берег не участвовал, поскольку должность на корабле имел чиновничью (казначей на корвете «Эвридика»).
2-3 куплет. Речь идёт о сражении 20/31 августа. Английский пароход «Вираго», получивший серьёзную пробоину под ватерлинией, в оригинале не упомянут, а в переводе понадобился для рифмы. Корвет «Эвридика» в перестрелке этого дня не участвовал, повреждения и потери понёс флагманский фрегат «Ла Форт».
4 куплет.
Речь идёт десанте на Красный Яр – (в стихах – «ce plateau»). Превосходящими силами была занята батарея мичмана Попова, который разумно заклепал пушки, забрал порох и увёл орудийную прислугу, не потеряв ни одного человека. Десантники развили над батареей французский флаг, порубили тали и станки, сбросили пушки (числом три) и получили сигнал к возвращению на корабли, в виду приближающегося русского отряда из города. Десант выполнил задачу-минимум, заставил замолчать батарею, контролировавшую фарватер входа в городскую губу.
5 куплет.
Поэт обращается к послеполуденным событиям того же 20/31 августа – говорит о соперничестве ужасающей мощи французского оружия с гордым часовым (le fier sentry). Что за «часовой»?
«Во время перестрелки нас восхищало хладнокровие русского часового, который видел, как падают вокруг наши снаряды, но невозмутимо продолжал вышагивать». (Эд. дю Айи)
«Показателем стойкости русских был часовой, которого не согнали с места наши ядра: он невозмутимо вышагивал на своем посту, а ядра вонзались вокруг; надеюсь, ему посчастливилось уцелеть». (The Illustrated London News, 16 декабря 1854.)
«Рассказывают анекдот о русском часовом, как примере поразительной храбрости. По нем сделали шестьдесят ружейных выстрелов, но ничто не могло победить его стойкости: он продолжал ходить по стенке форта, где был поставлен, не обращая внимания на происходящее. Он уцелел, чего и вполне заслуживал, несмотря на то, что был русский». («Морской сборник», 1854 г., № 12 , со ссылкой на газету Herald.)
Некоторые русские пересказчики полагают, что речь идёт действительно о часовом, оставленном на разбитой и засыпанной щебнем батарее № 1 (на Сигнальном мысу). Но зачем бы супостатам лупить из пушек по одному человеку? Нет, из текста дю Айи очевидно, что речь идёт о батарее № 2, на косе. А расхаживал по ней командир, лейтенант, князь Дмитрий Максутов.

Авача, возвращавшая эхо выстрелов – автор не уточняет, имел ли он в виду берега Авачинской бухты либо вулкан того же имени. Впрочем, супостаты чаще называли «Авачей» Корякский вулкан, который с бухты смотрится очень представительно.



Подвиг коммисара де Джиаффери
Некрупный орёл
callmycow
November 13th, 23:10
Антуан-Луи де Джиаффери - коммисар с корвета "Эвридика", который написал стихотворный реквием "Офицерам и матросам, погибшим в Петропавловске". Корабельный коммисар является гражданским чином морского ведомства и отвечает на корабле за АХЧ, поэтому у пушки он не стоял и в десант со штуцером не ходил (не должен был, во всяком случае); российские коммисары в бою помогали докторам.
Но в стихах автор себя ставит в один ряд со всеми военными моряками, готовыми отдать жизнь за честь флага. Моральное право для такой позиции 32-летний чиновник имел, как рыцарь ордена Почётного Легиона.
За что гражданский чин получил орден?
Предупреждаю, что никакого отношения к камчатской истории это не имеет. Просто захотелось докопаться.
В его досье в канцелярии Ордена есть автобиография, но там Джиаффери обходится скромным намёком:
"После случая со спасением на Антилах, о чём сообщалось в "Annales Maritimes" и за что меня представили к награде, министр военно-морского флота, герцог Монтебелло, решил, что я заслужил крест Почетного Легиона, и 19 декабря 1847 г. я был посвящён в рыцари. Мне было 24 года".
(По моим подсчётам, герою было всё же 25 лет, но неважно.)
Упомянутая статья в "Морских анналах" нашлась не сразу. Я знал, что речь должна идти о кораблекрушении. Нашёл, наконец, указание, что в марте 1847 года коммисара 2-го класса де Джиаффери перевели с парохода-авизо "le Castor" на шхуну "la Gazelle". Оба судна служили на Антильской станции, на Мартинике, но ни то, ни другое в крушениях замечены не были. Однако поиск имени Джиаффери в сочетании с "Газелью" вывел на искомую статью.
Крушение потерпело судно загадочной масти - pirogue de ronde. Меня проконсультировал, спасибо, Алену Ле Саж, он с Мартиники, он растолковал, что пирога - не индейская лодка, а так на Мартинике называлось маленькое судно для патрулирования береговой линии. (De ronde - объездная.)
Крушение пироги Corsoise, 29 апреля, 1847, у Мартиники. - Смерть господина Террада, капитана морской пехоты. – Самоотверженность господина Джиаффери, морского коммисара.
Лодка «Корсуаз», принадлежащая береговой полиции, Мартиники, утонула утром 29 апреля 1847 года на рифах, в проливе островка Сент-Мари в районе Трините. Вот подробности, которые поведали выжившие в несчастье.
Форт-Ройяль, Мартиника, 6 мая, 1847 г.
Выйдя из Трините 20 апреля, в половине седьмого утра, патрульная лодка «Корсуаз» (la pirogue de ronde la Corsoise), под командой вольнонаёмного Жозефа и имеющая четырёх гребцов, трое из которых были солдаты, а четвёртый некто Феври (Févri), везла в Сент-Мари г-на капитана Террада (Terrade), намеревавшегося посетить посты наблюдения на этом участке побережья. С капитаном Терадом был г-н де Джиаффери, комиссар 2-го класса с государственной шхуны «Газель» (la Gazelle). Несчастье произошло, когда лодка проходила опасные рифы в проливе перед городком Сент-Мари.
«Корсуаз», вынесенная парусами на рифы, была потоплена двумя валами, перекатившимися через неё один за другим. Капитан Террад, не умевший плавать и одетый в глухо застёгнутый мундир, был втащен на остов лодки г-ном де Джиаффери с помощью Феври и солдата Руйона. Мгновение спустя, несмотря на усилия спасителей, новые валы смыли с пироги самих Феври и Руйона. И тогда г-н де Джиаффери проявил мужество и самообладание выше всяких похвал. Этот молодой человек, оставшись один, забыв, что сам является отцом семейства, не пожелал бросить компаньона. Бросив, рискуя жизнью, мачту, за которую держался, он сумел, дважды нырнув, ещё раз выловить со дна капитана Террада; он подтащил офицера к мачте и, возможно, спас бы его, но волны снова пришли за своей жертвой.
Лишённый сил, г-н де Джиаффери ничего не мог сделать больше; он едва был в состоянии сам держаться за мачту лодки. В этой трудной ситуации, под угрозой утонуть в любой момент, все его мысли были о товарищах по несчастью, и можно сказать, что именно его поддержке, мы должны приписать спасение Феври и Руйона.
С берега Сент-Мари видели гибель «Корсуаз»; тут же две лодки были спущены на воду, чтобы спасти потерпевших кораблекрушение. Первая, добравшаяся до места катастрофы, забрала Феври, трёх солдат-гребцов и г-на де Джиаффери; командовал ей Сюлли Жан-Бар (Sully Jean-Bart), членов экипажа звали Пти, Луи, Бобран, Жюль Дюпрос, Эжен Дестин, Дельсен и Квантен (Petit, Louis, Beaubrun, Jules Dupros, Eugène Destine, Delsin et Quantin). Состояние г-на де Джиаффери требовало срочной помощи, которую оказал ему священник Сент-Мари. Второй лодкой командовал господин Орас (Horace), в ней сидели Реми Маглуар, Жилё, Руффен-Гийом (Rémy Magloire, Gileau, Ruffin-Guillaume), два солдата и капрал из островного поста – они спасли Жозефа. Чтобы достать тело капитана Террада, эта лодка остановилась на опасном месте, а гг. Орас и Жилё нырнули обследовать дно. Многократные погружения не увенчались успехом, лодка вернулась на берег, буксируя потерпевшее крушение судно. Но командир первой лодки, Сюлли Жан-Бар, высадив спасённых, снова вернулся в море, и после долгих поисков в проливе среди рифов, г-ну Жюлю Дюпросу удалось обнаружить капитана Тетрада, которого следом подняли со дна гг. Сюлли Жан-Бар, Эжен Дестин и Огюст Сент-Роз. Но капитан был мёртв".

Антуан-Луи де Джиаффери прослужил морским чиновником 39 лет, годы проводил в морях, от тропических до полярных, участвовал в боевых действиях. Но наград больше не удостоился. То есть, адмирал-губернатор Кочина (Индокитая), очень ценивший своего верного помощника, представил его к следующей степени Почётного Легиона, к офицерской, но орденов в тот год недодали, а тут старому коммисару вышел срок идти на пенсию, Вместо ордена он отправился на гражданку только с государственной грамотой об удовлетворении его службой. Досье из архива ордена и состоит из характеристик, подсчётов выслуги и ходатайств о награждении обещаным орденом. Но тщетных. Им там виднее, кто чего достоин. В 1894 году де Джиаффери умер.
А нам оставил стихи.
текст и перевод: Павел Калмыков

Уж сотый день врезаются гранаты
В Малахов окровавленный курган,
И рыжие британские солдаты
Идут на штурм под хриплый барабан.

А крепость Петропавловск-на-Камчатке
Погружена в привычный мирный сон.
Хромой поручик, натянув перчатки,
С утра обходит местный гарнизон.

Седой солдат, откозыряв неловко,
Трет рукавом ленивые глаза,
И возле пушек бродит на веревке
Худая гарнизонная коза.

Ни писем, ни вестей. Как ни проси их,
Они забыли там, за семь морей,
Что здесь, на самом кончике России,
Живет поручик с ротой егерей...

Поручик, долго щурясь против света,
Смотрел на юг, на море, где вдали -
Неужто нынче будет эстафета?-
Маячили в тумане корабли.

Он взял трубу. По зыби, то зеленой,
То белой от волнения, сюда,
Построившись кильватерной колонной,
Шли к берегу британские суда.

Зачем пришли они из Альбиона?
Что нужно им? Донесся дальний гром,
И волны у подножья бастиона
Вскипели, обожженные ядром.

Полдня они палили наудачу,
Грозя весь город обратить в костер.
Держа в кармане требованье сдачи,
На бастион взошел парламентер.


Поручик, в хромоте своей увидя
Опасность для достоинства страны,
Надменно принимал британца, сидя
На лавочке у крепостной стены.

Что защищать? Заржавленные пушки,
Две улицы то в лужах, то в пыли,
Косые гарнизонные избушки,
Клочок не нужной никому земли?

Но все-таки ведь что-то есть такое,
Что жаль отдать британцу с корабля?
Он горсточку земли растер рукою:
Забытая, а все-таки земля.

Дырявые, обветренные флаги
Над крышами шумят среди ветвей...
«Нет, я не подпишу твоей бумаги,
Так и скажи Виктории своей!»

. . .

Уже давно британцев оттеснили,
На крышах залатали все листы,
Уже давно всех мертвых схоронили,
Поставили сосновые кресты,

Когда санкт-петербургские курьеры
Вдруг привезли, на год застряв в пути,
Приказ принять решительные меры
И гарнизон к присяге привести.

Для боевого действия к отряду
Был прислан в крепость новый капитан,
А старому поручику в награду
Был полный отпуск с пенсиею дан!

Он все ходил по крепости, бедняга,
Все медлил лезть на сходни корабля.
Холодная казенная бумага,
Нелепая любимая земля...
1939
"Поручик"
Константин Симонов. Всемирная библиотека поэзии. Ростов-на-Дону, "Феникс", 1998.

как-то на Камчатке стояло пасмурное лето

рисунки:Анна Староверова
автор: Павел Калмыков
Некоторые говорят, будто Камчатка — край света. Но вы же сами видели, Земля кругла. Где живёшь, там тебе и центр. Живут и на Камчатке. Насекомые, птицы, рыбы, звери, люди. Такие же прекрасные создания, как везде на Земле. Только, конечно, Камчатские. Живу на Камчатке и я, Павел Калмыков. Ничего странного, что Камчатка — мой центр вселенной. А уж Москва, Италия, Новая Зеландия, планета Сатурн, туманность Андромеды — это окрестности Камчатки, ближние и дальние.

Как-то на Камчатке стояло пасмурное лето. Одуванчики почти не раскрывались, люди ходили съёженные и озабоченные. «Завтра снова будет дождь и туман», – грустно обещало радио.

Прилетали самолёты, привозили из отпуска загорелых счастливчиков.

– Здравствуй, Камчаточка, здравствуй, родная! А мы были на юге! Там солнце, солнце, там море теплее, чем утренняя постель... Ох, мы фруктов с дерева наелись, дынями объелись.

«Где-то юг, – вздыхала про себя Камчатка. – А у меня скоро осень. Эх, было время, целые материки двигались. А я? С моими-то вулканами! Похожая на рыбу! Да неужели не смогу?»

И в ночь с пятницы на субботу Камчатка тихо-тихо отделилась от материка и, вильнув хвостом, поплыла на юг. В Тихий океан.

...В это самое время малый рыболовецкий сейнер «Стремительный» вынимал из воды последние центнеры рыбы. Трюмы были полны, и капитан Петров взял курс домой на Камчатку. Но... Камчатки не оказалось на месте. Всю ночь сейнер наугад блуждал в тумане, а на рассвете наткнулся на остров Хоккайдо.

– Конити-ва, японцы! – крикнул капитан Петров. – Камчатку не видели?
– Да, да, как же, – ответили японцы. – Камчатка была, но отправилась далее и поплыла, очевидно, в Австралию.

Винты вспенили воду, и «Стремительный» помчался в Австралию.

...Утром в субботу камчадалы просыпались и с непривычки жмурились:
– Ура, солнце выглянуло! – и спешили на берег загорать.

А мимо берега мчались лазурные моря, проносились острова с пальмами, небоскрёбами и золотистыми от загорающих богачей пляжами. Тропический воздух овевал Камчатку, на вулканах стали подтаивать снега, с городских крыш капала смола. Камчадалы жевали диковинные фрукты – гуаву, маракую – это смелые мальчишки успевали сплавать с авоськой на Калимантан и обратно.

Все купались, играли в волейбол, катались на дельфинах. И только начальство потело в галстуках и пыталось связаться с Москвой. Наконец, Москва отозвалась и сказала: «Никакой паники. Ситуация под контролем. Меры принимаются».

В три часа дня Камчатка, салютуя вулканами, подошла к австралийскому берегу. Стайка одурелых от жары камчатских медведей бросилась в глубь материка, распугивая кенгуру и страусов.

А люди – австралийцы и камчадалы, – радуясь, что исчезли границы и расстояния, жали друг другу руки, обнимались и целовались. Там и сям интернациональные компании распевали «Катюшу» и «Мани-мани». Коллекционеры менялись марками и юбилейными монетами. Над Авачинской бухтой сверкали брызги, слышался многоязыкий смех и визг.

А Камчатка улыбалась про себя: то ли ещё впереди! Дав предупредительный взрыв вулканом Шивелуч, она отвалила от зелёного континента. В этот момент на австралийском берегу остановилась машина, оттуда вылез председатель Общества австрало-российской дружбы и закричал, размахивая флажком:
– Джяст ю вэйт! Подождьите!

Но было поздно. Рассекая воду мысом Лопатка, наш полуостров уносился в сторону Африки.

Настала южная ночь. На Камчатке спали разве только грудные дети. Море дышало. Море светилось. Огромные звёзды сияли, как дыры в ночи. Все девушки в ту ночь повлюблялись, а которые уже были влюблены – полюбили ещё сильнее.

Старушки делали на крыше гимнастику. Синоптики составляли прогноз: погода в воскресенье будет чудесная.

К утру МРС «Стремительный» с гребнем брызг затормозил у Мадагаскара.

– Ау, малагасийцы!– прокричал в рупор капитан Петров. – Камчатка не проплывала?

– Недавно была, но скрылась из виду и поплыла час назад в Антарктиду.

– Курс – зюйд! – скомандовал Петров. – Не дадим пропасть улову ценных промысловых рыб!

Два дня блудный полуостров носился по океанам. На Мальвинских островах помог синему киту сняться с мели. Распугал пиратскую флотилию в Карибском море. Передал президенту Венесуэлы привет из России и оленьи рога на стену. В Северной Атлантике за Камчаткой увязался авианосец «Эндуэй». С прибрежных сопок на него свистели мальчишки и стреляли из рогаток. Когда в адмиральской каюте высадили стекло, авианосец не выдержал и отстал.

Камчатка хотела вернуться домой к началу рабочей недели, но вдруг застряла в Беринговом проливе. Камчадалы все как один вышли на воскресник и упёрлись руками в стесняющие берега. Жители Чукотки и Аляски помогали изо всех сил. Два континента содрогались в землетрясениях. И всё без толку! Но вот – подоспел героический сейнер «Стремительный», присоединился к общим усилиям, и – ура! – словно пробка, Камчатка выскочила из пролива в Берингово море. Криками ликования огласился Дальний Восток!

А потом Камчатка аккуратно вползла под шапку облаков на своё место – и как будто никуда не уплывала... Усталая, заснула. Блаженно вытянулись в постелях усталые камчадалы. Малый рыболовецкий сейнер «Стремительный» уткнулся носом в тёплый Камчаткин берег и тоже заснул.

А мир шумел сенсациями.

Австралийцы изловили беглых русских медведей и выслали на родину круизным лайнером.

Адмирал с авианосца «Эндуэй» подал в отставку и стал бороться за мир.

Сантехник Семёныч отстал от полуострова в антарктических водах, но, проявив чудеса стойкости, добрался до полярной станции «Восток».

Животный мир Камчатки пополнился ещё одним видом: в Долине гейзеров пригрелось семейство аллигаторов.

Иностранные военные разведки задумались над непостижимым русским секретом.

А это и не секрет. Просто люди нежно любят свою Камчатку, а Камчатка любит своих людей. И Камчатка – не какой-то кусок суши, не мертвая стратегическая территория, а – КАМЧАТКА!
***
КОНЕЦ

Valley of Geysers

The author systematized names of main objects such as geysers, springs, mudpots, pools etc. located in the Valley of Geysers, Kronotsky Reserve, Kamchatka. The article describes the sources of data which were used to analyze the history of the objects' names, overviews the working methods, and presents the main results. These are a list and coordinates of objects which proper names are known in the literature, maps which show the location of objects, and a list of geysers and springs destroyed by the 2007 landslide. The work resulted in publication of an electronic catalogue of the Valley of Geysers with descriptions and photos of 127 objects, including 56 geysers. Keywords: the Valley of Geysers, catalogue, guide


веб-камера

вулканы ждут

Март на Камчатке снежен и суров.
Порывы ветра рассекают воздух.

Метёт пурга... А на вершинах гор
(Иль сопок) вьюга пляшет скользкую чечётку.

Вулканы спят. В молчании. Тихи.
Они порывов ветра не боятся:

Зачем порой холодной просыпаться,
Коль тёплые денёчки впереди? –

Вот тут-то можно будет поиграть!..
Вздохнуть и всхлипнуть, поворчать сердито...

...Вулканы ждут. И, тайною укрыты,
Лениво терпят вьюгу... И считают такт.

© Элла Кирилова

"Ключевская сопка"

масло, холст. 40 х 60
Violet_Mirage

«Пошто содеял тако?»

Первыми на знаменитой огнедышащей Ключевской сопке оказались моряки. В 1788 г. русская экспедиция под командованием капитана Биллингса пристала к камчатскому берегу. О капитане его подчиненные были невысокого мнения: мол, и капризен, и тщеславен, и даже на руку не чист. И все же он не стал запрещать своему офицеру Гауссу, казалось бы, ненужную и даже рискованную затею – подняться на одну из громаднейших и дымящихся камчатских вершин. Офицер взял с собой двух спутников, имена которых остались неизвестны. Моряки, люди хотя и овеянные штормовыми ветрами, мужественные, но не предполагали, на какое опасное дело решились.

«Я ожидал на каждом шагу найти свою могилу, – писал потом Гаусс. – Но мое любопытство увлекло меня до самой вершины горы». Любознательному офицеру помогли, по его словам, «глубокие размышления» о том, чтобы дать потомкам интересные сведения. Гора-то действительно оказалась необычной – самым высоким вулканом на Евроазиатском континенте.

Почти столетие спустя по этому пути отправит своего героя с «горной фамилией Хребтов выдающийся русский поэт Н. А. Некрасов в своем романе «Три страны света». (Гаусса можно считать прототипом Хребтова.) Смелые любознательные промышленники – с Хребтовым пошли на Клюевскую Сопку и его сотоварищи – пережили «безотчетный трепет, чувство совершенной отчужденности и страшного сиротства»… Зато и вознаграждены были, когда достигли вершины: «Взглянув вниз, все шестеро разом вскрикнули. Эхо шеститысячным повторением далеко разнесло их крик, вырванный невиданным зрелищем. Они были с лишком десятью тысячами футов выше земли! …Вершина обширной горы представляла как бы отдельный маленький мир: все было здесь – глубокие пропасти, значительные возвышения с нетающим снегом, гряды камней, леса, долины, мшистые пастбища».

Хребтов счел нужным объяснить спутникам: «Камчадалы думают, что тут жил прежде ихний бог Кутха и катался по рекам в каменных челноках, а потом поставил свои челноки – вот и стала гора! Они ее боятся и никогда на нее не всходят».

Так первовосходитель Д. Гаусс попал не только в историю путешествий по вертикали, но и – прототипом в художественную литературу.

Николай Алексеевич Некрасов
"Три страны света"

земля Камчатская

Существует версия, что раньше русских на Камчатку попали японцы. В 1698 году Атласов отбил у камчадалов плененного ими японца из города Осака по имени Денбей. Он был выброшен на камчатский берег после кораблекрушения. Могло и раньше подобное случиться, но об этом ничего не известно. Атласов отправил его в Москву. Там первого японца в России представили царю Петру Великому, который поручил обучать японскому языку детей боярских на случай, если придется ехать в далекую страну торговать. И некоторые из них, действительно, были переводчиками при первой встрече русских с японцами во время плавания М. Шпанберга. И в этом тоже заслуга Атласова, проявившего интерес к плененному иноземцу. А интерес «камчатского Ермака» к природе Камчатки сделал его предшественником первого исследователя полуострова Степана Петровича Крашенинникова.
100 великих географических открытий

Семен Дежнев был предпринимателем. Вместе с приказчиком Федотом Поповым он путешествовал с целью поиска товара, который можно было бы получить даром, а потом выгодно продать. Жалование казакам платили совсем небольшое — по пять рублей в день. Зато разрешалось брать с коренных жителей-иноверцев любых размеров ясак, преимущественно пушниной. Дежнев нашел более выгодный промысел. Он отбирал у чукчей рыбий зуб — моржовые клыки. Цена одного «зуба» — 60 рублей (вдесятеро больше годового жалованья). В устье Колымы Дежнев погрузил на коч полсотни пудов моржового клыка, что дало около трех тысяч рублей дохода.
И он пошел с отрядом 90 человек на семи кочах дальше на восток вдоль побережья. Два коча были затерты льдами, а пять сумели обогнуть Большой Каменный Нос, то есть Чукотский полуостров, и выйти в пролив между Азией и Америкой. Мыс этот давно уже назван именем Дежнева.
Буря разметала кочи. Коч Дежнева выбросило южнее реки Анадырь. Он отправился к этой реке, на север. В отчете об этом путешествии напишет: «Все в гору, сами пути себе не знаем, голодны и холодны, наги и босы». Десять недель шли эти люди, и во время похода погибло 13 человек. Те, кто дошел, перезимовали в землянках на берегу реки, а весной 1641 года построили два коча, но не смогли дойти до волока, потому что встретили сопротивление чукчей, с которых собирались взять ясак. Новая зимовка. Но тут подошел еще один отряд, объединившись с которым Семен Дежнев продолжил свой «промысел» на Анадыре.
В это время его спутник Федот Попов со своим кочем оказался около неведомой земли. Большая река (ее назвали по имени Федота — Федотовщина) впадала в море. Попов поднялся немного вверх по ней, но потом вернулся к берегу и, двигаясь на юг, дошел до узкого мыса, которым заканчивалась земля. Дальше на юг расстилалось море, а в нем — цепочка островов. По крайней мере один из них хорошо виден при ясной погоде. Неизвестно, видел ли этот остров (его имя — Шумшу) Федот Попов, но он был близок ко второму своему открытию — Курильских островов, протянувшихся от Камчатки на юго-запад на 1200 км.
Но первое его открытие, несомненно, — Камчатка, один из крупнейших полуостровов Евразии. Вполне возможно, что кто-то из казаков и раньше попадал на эту землю, но об этом не осталось никаких сведений. Сменившему Семена Дежнева в Анадырском остроге Курбату Иванову было известно о земле камчатской совсем немного.
Курбат Иванов, первым пересекший Байкал в 1643 году, организовал теперь поход и на Камчатку. Из острога он с командой 22 человека на коче спустился по Анадырю к морю. Затем поплыл вдоль побережья на северо-восток. Но через несколько дней судно попало во льды и затонуло. На счастье, случилось это на мелком месте, рядом с берегом, на котором лежал скелет кита. С помощью прочных ребер кита, вполне заменивших рычаги, потерпевшие подняли со дна свой корабль. Потом они его отремонтировали, заделали пробоины, однако не решились на нем плыть и потащили бечевой, идя по берегу. Они вышли на Чукотский полуостров, шли по берегу Берингова моря до глубоко вдающегося в сушу (на добрую сотню верст) залива Креста, и здесь кончились последние продукты… Продолжали идти, питаясь только дарами тундры, грибами и ягодами.
И вот еще один залив — длиной в полсотню верст. Его через 300 лет, в 1848 году, английский капитан Мур назовет бухтой Провидения в знак благодарности Богу за то, что позволил в ней перезимовать. И, наконец, добрались до Чукотского Носа, уже знакомого казакам.
Результат этого героического похода — карта Курбата Иванова. На ней — бассейн Анадыря, все повороты главной чукотской реки, протянувшегося на тысячу километров, береговая полоса, горные хребты и, что удивительно, — остров к северу от Чукотского полуострова. Это мог быть только остров Врангеля, про который Курбату рассказали, очевидно, чукчи. На русской карте этот остров появился почти за 300 лет до его открытия американским китобоем Томасом Лонгом.
Уже на чертеж Земли Сибирской, составленный по указанию тобольского воеводы Петра Годунова, легла река Камчатка, но вся внутренняя часть полуострова была неизвестна, да и представление о побережье было слишком приблизительным.
Завершил этап открытия и присоединения Камчатки к России Владимир Атласов, за что и назван был Пушкиным «Камчатским Ермаком». Уроженец Великого Устюга, он в 1695 году был назначен приказчиком Анадырского острога, и Камчатка попала в поле его деятельности как сборщика ясака. Вначале он послал на разведку отряд казака Луки Морозко, который дошел до реки Тигиль и рассказал о том, что видел и каким путем шел. И вот зимой 1697 года приказчик Атласов собрал отряд в 120 казаков из русских и юкагиров и вышел в поход с оленьим караваном. Два месяца шли они…
За Корякским хребтом началась камчатская земля, в которой жили коряки. С них Атласов собрал ясак соболями без сопротивления. Направился дальше, разделившись на два отряда: Морозко пошел на восток, а сам он — по западному берегу — на юг. Но когда коряки увидели, что казаков стало вдвое меньше, объединившись с изменниками-юкагирами, напали на отряд. Трое казаков погибли в этом первом столкновении, пятнадцать ранены, в том числе и сам Атласов.
Но Атласов выстоял и пошел дальше, во внутреннюю Камчатку, поднявшись вверх по реке Тигиль, разведанной Морозкой. Вышли к Срединному хребту, перевалили через него и спустились в густо населенную долину реки Камчатки, по течению которой отправились на лодках к морю. «А как плыли по Камчатке, — писал в своей „скаске“ Атласов, — по обе стороны иноземцев гораздо много. Посады великие, юрт ста по три, по четыре, по пять сот и больше есть…»
Владимир Атласов — первый человек, описавший главную достопримечательность Камчатки — вулканы…
Дойдя до моря, Атласов отправился к Охотскому морю, где на реке Ича срубил острожек. В нем перезимовал. Взяв с собой плененного камчадалами японца Даибея, двинулся на юг и встретил еще один народ, ему не знакомый, который назвал «курильскими мужиками»: «…на камчадалов схожи, только видом их чернее, да и бороды не меньше». Видимо, это были айны — жители Курильских островов и Сахалина.
Атласов добрался до южной оконечности Камчатки и оттуда увидел первый остров Курильской гряды — Шумшу. В его «скаске» говорится, что вышел он к реке и «против нее на море как бы остров есть». Дальше — безбрежный океан. Атласов возвращается в зимовье к Иче уже осенью. За время его отсутствия пали от бескормицы или болезни олени. Угроза голода заставила с наступлением весны двинуться в обратный путь, в Анадырь. Часть отряда (28 человек) отправилась в долину Камчатки «на откорм» у камчадалов.
В начале июля 1699 года Атласов вышел в путь, с ним — только 15 казаков и два юкагира да собранный ясак — 330 соболей и 190 красных лисиц.
Он снова в долине реки Камчатки, густо населенной тогда — не меньше 25 тысяч человек в ней жило. И на сей раз Атласов заметил вулканы, очевидно, ранее закрытые туманом: «…есть гора, подобна хлебному скирду, велика и высока гораздо; из нее днем идет дым, а ночью — искры и зарево…»
Весной 1700 года, через пять лет, вернулся Атласов в Якутск. С отчетом же о своих скитаниях он поехал в Москву. Проезжая через Тобольск, рассказал он обо воем виденном тамошнему географу и чертежнику карт Семену Ремезову, который начертил с его слов карту Камчатки. В Москве доклад Атласова был всеобъемлющ: в нем содержались сведения о горах, реках, берегах Камчатки, ее зверях и красной рыбе, о жителях полуострова — камчадалах и айнах. Сообщил он и о Курильских островах, о Японии и даже о «Большой Земле» (так Атласов называл Америку). По мнению академика Л.С. Берга, «ни один из сибирских землепроходцев XVII и начала XVIII веков… не дает таких содержательных отчетов». Высоко оценил его сведения и Петр I.
Выслушав его «скаски», Владимира Атласова повысили в должности и отправили снова на Камчатку казачьим головой. Как только прибыл он в 1707 году в Анадырский острог, преодолев за полгода просторы Сибири, сразу же пришлось подавлять бунт казаков. Восставшие его арестовали, но он сумел убежать из-под стражи. Знакомым путем ушел он на Камчатку. Два года он провел там, сражаясь с непокорными камчадалами, но взбунтовавшиеся казаки его все же до него добрались. Последние дни Атласова описал Пушкин, собиравшийся в последний год жизни писать повесть из камчатской жизни: «Не доехав полверсты, отправили они трех казаков к нему с письмом, предписав им убить его, когда станет читать… Но они застали его спящим и зарезали».
Существует версия, что раньше русских на Камчатку попали японцы. В 1698 году Атласов отбил у камчадалов плененного ими японца из города Осака по имени Денбей. Он был выброшен на камчатский берег после кораблекрушения. Могло и раньше подобное случиться, но об этом ничего не известно. Атласов отправил его в Москву. Там первого японца в России представили царю Петру Великому, который поручил обучать японскому языку детей боярских на случай, если придется ехать в далекую страну торговать. И некоторые из них, действительно, были переводчиками при первой встрече русских с японцами во время плавания М. Шпанберга. И в этом тоже заслуга Атласова, проявившего интерес к плененному иноземцу. А интерес «камчатского Ермака» к природе Камчатки сделал его предшественником первого исследователя полуострова Степана Петровича Крашенинникова.
Человек, который продолжил начатое Атласовым познание Камчатки, родился как раз в год его гибели. Был он одногодок Ломоносова и вместе с ним учился в Славяно-греко-латинской академии в Москве, только поступил в нее на семь лет раньше «архангельского мужика». Всего 26 лет прошло после гибели «камчатского Ермака» Владимира Атласова и появился на Камчатке ее истинный первый исследователь — Степан Петрович Крашенинников. Ему суждено было завершить открытие в целом крупнейшего полуострова Восточной Азии, хотя, конечно, исследования природы Камчатки продолжались и в последующем.
Степан Крашенинников был включен в состав Второй Камчатской экспедиции В. Беринга как студент при академиках Г.Ф. Миллере и И.Г. Гмелине. Больше трех с половиной лет ехали они через Сибирь. Для Краше-нинникова это была очень хорошая школа. Он работал все эти годы и превратился из ученика в самостоятельного ученого.
И вот, наконец, на стареньком паруснике «Фортуна» в октябре 1737 года Крашенинников приближается к Камчатке. В пути судно сильно потрепал шторм, открылась течь, и капитан распорядился выбросить за борт все лишнее, в том числе оборудование и личные вещи студента Крашенинникова. При попытке стать на якорь на реке Большой, корабль выбросило волной на песчаную косу, где людям пришлось неделю находиться в ожидании помощи.
Первым делом Крашенинников организовал метеорологические наблюдения в Большерецке, первые на Камчатке, которые велись обученными помощниками из местного населения и в его отсутствие. Сам он в январе 1738 года с собачьей упряжкой отправился в первый маршрут — на горячие ключи, а от них — к Авачинской сопке, о которой написал, что она «курится беспрестанно». Он описал Ключевскую сопку, поднявшуюся на 4750 м над уровнем моря. Всего за несколько дней до его прибытия прошло извержение вулкана, и Крашенинников подробно рассказал о нем со слов очевидцев: «Вся гора казалась раскаленным камнем. Пламя, которое внутри ее сквозь расщелины было видимо, устремлялось иногда вниз, как огненные реки, с ужасным шумом…»
Горячие источники обнаружены в разных концах полуострова. Особенно мощные открыты им у истоков реки Семячик. «На сей площади во многих местах горячий пар выходит с великим стремлением, и шум воды клокочущей слышится… вода кипит белым ключом, как в превеликих котлах… пар идет из них столь густой, что в семи саженях человека не видно». Неподалеку он увидел фонтаны кипящей воды — гейзеры, одно из чудес природы Камчатки.
Очень много внимания уделял Крашенинников разнообразной растительности и животному миру Камчатки. Им описаны впервые огромные лежбища моржей, морских котиков и сивучей, которые «около каменных гор или утесов в океане… ревут страшным и ужасным голосом»; птиц, которых на Камчатке «великое множество», многотысячные косяки идущей на нерест горбуши. Эти рыбы, «будучи в реках, цвет свой переменяют, телом худеют и в крайнее приходят безобразие…»
Сотни километров преодолел Крашенинников по Камчатке: летом на лодках по рекам, зимой — на собачьих упряжках. Особенно интересным было его зимнее путешествие 1739—1740 годов вдоль тихоокеанского побережья на север. По долинам рек Карага и Лесная он вышел на Охотское побережье, прошел по нему на юг до реки Тигил и вернулся в Нижнекамчатск. Не раз пересекал он весь полуостров по долинам рек Камчатка и Быстрая. В пути довелось ему познакомиться с камчатским землетрясением: «…земля так затряслась, что мы за деревья держаться принуждены были, горы заколебались, и снег с оных покатился».
Был он и на юге Камчатки, на небольшом, но глубоком (до 300 метров) озере Курильском. Помощника своего Степана еще в 1737 году Крашенинников послал на Курильскую гряду и получил от него сведения о двух самых северных островах.
Вернулся Степан Крашенинников в Петербург через 10 лет после того, как покинул его. И прожил еще тринадцать лет. Умер 45-ти лет от роду. Через год вышла его книга «Описание Земли Камчатской» — одно из самых замечательных произведений русской науки.

Русский Север. А мог бы быть английским

Четыреста лет назад Смута в России немногим отличалась от нашей недавней истории. Те же разруха, преступность, социальная нетерпимость, безвольное правительство и неразбериха и бесправие в регионах. Разве что почти нет сегодня внешней агрессии – и слава Богу. Впрочем, Ключевский когда-то сказал, что «смутные времена отнимают у людей спокойствие и довольство, но взамен дают опыт и идеи». Возможно, опыт прошлой Смуты пригодится нам сегодня.
Сегодня мало кто знает (кроме немногих историков, специализирующихся на русско-английских отношениях) о том, что в начале XVII в. Великобритания попыталась с помощью политических интриг превратить северные регионы России фактически в свою колонию.
…1610 год. Истощенная междоусобицами и раздробленная Россия пядь за пядью отдается захватчикам. Новгород – шведский, Москва и Смоленск – польские. В Москве уже заключен договор, по которому московским царем признается польский королевич Владислав. Пытаются отломить свой ломоть российского пирога и англичане.
100 великих загадок Русской истории

Русский Север. А мог бы быть английским

Об этом стало известно сравнительно недавно. Накануне Первой мировой войны, в 1914 году, историк Инна Ивановна Любименко нашла в английских архивах сенсационные документы и даже успела их опубликовать в научной прессе. Но в пушечной канонаде и революционном угаре новость не была услышана – да и до исторических ли аллюзий, когда современность кроится на новый манер?
А обнаружена была – в одном из архивов Британии – копия письма английского капитана Чемберлена Тайному совету при короле Карле I (что-то вроде Совета безопасности). В 1610–1613 годах капитан Чемберлен участвовал в сверхсекретной миссии. Вот как он описывает эти события (письмо было составлено задним числом, уже в 1631 году, после Смуты, в качестве отчета, поэтому в нем упоминается предыдущий английский король Яков I): «По своем возвращении из России я представил покойной памяти королю Якову Первому все русское государство, ежегодный коронный доход с которого достигает 8 миллионов фунтов стерлингов. Сэр Джон Меррик и сэр Уильям Руссель были посланы к дворянству этой нации, располагавшему собраться армией, и предложили от имени короля Великобритании, что Его Величество сделается их императором и покровителем, на что, в общем, они согласились с благодарностью и послали своего посла с великим подарком к королю, чтобы вступить с ним по поводу этого дела в переговоры». Далее Чемберлен сетует на то, что из-за болезни не смог поехать на эти переговоры вместе с Мерриком и Русселем.
Но отчет (автор и точная дата его составления не установлены) на имя Якова I о самих переговорах у И. И. Любименко тоже имеется. В нем сказано: «Северные части этого государства (то есть России. – Авт.), которые еще сохранились в целости, не тронутые войной, но уже предвкушающие ужасы ее, будучи, ко взаимной пользе, в давних сношениях с нашей нацией и, благодаря постоянному соприкосновению обоих народов, полюбив наш характер и наши условия жизни, наслышанные о славе Его Величества, его великом разуме и доброте, предпочитают отдаться в его руки, чем в какие бы то ни было другие. И с этой целью они вели в прошлое лето переговоры с агентом Московской компании (как он сам говорил) и послали бы послов к Его Величеству по возвращении последнего флота, если бы агент мог подать им надежду, что желание их может быть исполнено».
Итак, автор говорит о том, что переговоры идут, и на достаточно высоком уровне. Кроме Томаса Смита, руководителя Московской компании (английского торгового представительства), в них участвуют и некоторые авторитетные британские купцы. Далее следует: «Если бы Его Величество получил предложение суверенитета над той частью Московии, которая расположена между Архангельском и Волгой, и над водным путем по этой реке до Каспийского или Персидского моря или, по крайней мере, протекторат над нею и полную свободу для английской торговли, это было бы самым счастливым предложением, когда-либо сделанным нашему государству с тех пор, как Колумб предложил Генриху VII открыть для него Вест-Индию…» Зная о почти пустой к этому моменту королевской казне, автор предлагает обеспечить эту акцию, ни много ни мало, за счет самих русских: «Пускай Его Величество даст полномочие одному или нескольким осторожным лицам, которые отправятся туда (то есть на север России. – Авт.) со следующим флотом в мае, чтобы заключить договор с населением, если оное того пожелает, – на условиях суверенитета или протектората, в зависимости от инструкций Его Величества. После чего московиты могут в свою очередь отправить послов сюда по возвращении флота в сентябре, для подтверждения договора, а тем временем пусть они приготовятся передать в руки английской компании достаточно казны и товаров, чтобы оплатить вооружение и перевоз нужного им количества воинов».
Поначалу Инна Любименко вообще-то не была уверена в подлинности полученных в ее распоряжение документов. Но сомнения сняла еще одна – ее же – находка, сделанная спустя месяц-другой в том же 1914 году. Чудом сохранившийся небрежно исписанный вдоль и поперек листок производит впечатление пометок на скорую руку. Но зато обозначен автор! Имя его хорошо известно британским историкам. Это Джулиус Сизэ – некогда влиятельный придворный юрист времен того же Якова I.
«Московия, 14 апреля 1613 года.
Проект касательно Московии, северная часть которой предложена протекторату короля.
Будет ли она действительно предложена?
Следует ли ее принять?»
После других заметок, к данной теме не относящихся, Сизэ неожиданно возвращается к «московской» проблеме. «Архангельский порт в Московии, смотри карту. Можно ли укрепить этот порт при помощи 1000 англичан?»
Наброски эти еще раз подтверждают: в английских придворных кругах достаточно серьезно обсуждался вариант «мягкой» оккупации нынешних Архангельской, Вологодской областей и Поволжья. Инициатором этого проекта был, скорее всего, упоминавшийся уже Джон Меррик, человек, хорошо знавший русский язык и бывший одно время руководителем англороссийской торговой компании, а «по совместительству», не исключено, сотрудником секретной королевской службы. Об этом, правда, мы можем только догадываться – подтверждающих документов нет.
Как нет и документов, проясняющих другой – для нас не менее интересный – вопрос: кто же вел эти секретные переговоры с российской стороны? Ни одной русской фамилии в бумагах нет. Сказано лишь о неких дворянах, «части дворянства». Однако то, что отчеты о переговорах эмиссары адресовали ни много ни мало самому королю, а также то, что проектом занимался сам лейб-юрист – позволяет предположить, что контакты с русскими велись на очень высоком уровне. Кстати, следует заметить, что дворяне Русского Севера всегда симпатизировали Западу и его культуре, в том числе английской, тем более что торговля с Англией обогащала российскую знать. Смута между тем грозила разрушить эти торговые связи. И представляется вполне логичным, что какая-то часть российского дворянства вполне удовлетворилась бы хоть и чужеземной, но надежной, прогнозируемой властью – особенно в лице постоянного торгового партнера.
Однако не будем забывать, что в то время, когда Джулиус Сизэ делал свои наброски (в 1613 году), обстановка в России уже резко изменилась по сравнению с 1610 годом, когда переговоры начинались. Осенью 1612 года ополчение Минина и Пожарского взяло Кремль; сидевшие там в блокаде поляки, доведенные до людоедства, легко сдались. Примерно в то же время казаки оттеснили от Волоколамска войска короля Сигизмунда, которые направлялись к Москве, чтобы вернуть ее польской короне.
В 1613 году, как известно, трон России занял первый из Романовых – Михаил. Первые же его политические шаги, а также деятельность новой Боярской думы по наведению порядка в стране разрушили все планы англичан. Грандиозный геополитический проект был отвергнут. Можно допустить, кстати, что царь Михаил либо вовсе не знал об этой истории, либо услышал о ней позже.
Во всяком случае, не найдено ни одного источника, который сообщал бы о том, что царь был в курсе дела. Бесспорно одно: с воцарением Романовых Русскому Северу перестала грозить перспектива заговорить на смеси английского с вологодским.