Показаны сообщения с ярлыком первопроходцы. Показать все сообщения
Показаны сообщения с ярлыком первопроходцы. Показать все сообщения

"Последний подъём Андреевского флага"

Ясным утром 2 ноября 1922 г. в 7 часов 45 минут горнист стоявшего на внешнем рейде «Магнита» сыграл «большой сбор». Вахтенный начальник мичман М.И. Никифоров...
...скомандовал: «Гардемарины и команда на шканцах, во-фронт!» Через несколько минут на юте выстроились офицеры, на правых шканцах — первая вахта команды и гардемарины, на левых шканцах — вторая вахта команды.
Следующая коман­­да: «Смирно, господа офицеры!» дала знать, что командир корабля лейтенант Д.А. фон Дрейер вышел на палубу. Он обошел строй офицеров, принял рапорты от старших специалистов и старшего офицера, поздоровался с гардемаринами и командой.
Дальнейшее ярко и эмоционально излагает один из очевидцев, укрывшийся под псевдонимом «Магнитец» (эти воспоминания были опубликованы в 1940 г. в Шанхае):
«Раздается тихий, но ясный голос вахтенного начальника: «Без пяти минут восемь, господин лейтенант». Сигнальщики у кормового флага и гюйса на баке замерли в ожидании. Горнист, приложив мундштук к губам, «греет» горн, чтобы тот не «скиксовал». «На флаг и гюйс!» — раздается бодрая команда Миши (вахтенного офицера М.Н. Никифорова. — С.Г.), и все взоры обратились на корму.
«Последний подъем родного флага в водах Камчатки, в водах российских… последний, — невольная мысль у всех на уме, — мы последний корабль под славным Андреевским флагом в российских водах, на родине…»
«Флаг и гюйс поднять!» — командует мичман Никифоров, чем нас всех отрывает от мыслей об уходе…
Как-то резко сорваны фуражки, и взоры всех устремились на корму, где флаг, затрепетав в налетевшем легком шквале, распустившись за поручни юта по ветру, открыл свой голубой Андреевский крест и медленно-медленно пошел кверху.

Андреевский флаг… наше святое знамя, флаг Петра Великого, адмиралов Сенявина, Ушакова, Нахимова, Завойко, Макарова и Колчака, во всей своей красе распустился в последний раз на российском корабле, в российских водах далекой окраины нам всем дорогой и милой Родины… Последний флаг…

Сколько мыслей роится в голове каждого, стоящего на палубе корабля «Магнит», готового покинуть, и быть может навсегда, родные воды… Последний флаг…
Замолк горнист… «На-кройсь! — опять командует Миша. — Гардемаринам и команде — разойтись!»
Закончен последний подъем флага «с церемонией» в водах российских Дальнего Востока и Камчатки, отошел в историю - и навсегда. Этот обычай — церемониал, повторявшийся изо дня в день во всех уголках нашей необъятной Родины, где бы ни находился хотя бы один российский корабль…»
«Флаг сочетания белого цвета правды и чистоты и синего — цвета лазурного моря и неба. Этот флаг своим косым крестом, крестом Св. Андрея Первозванного, был всегда нам символом служения Родине, служения честного, бескорыстного и верного, по заветам Великого Петра и Адмиралов Российских от времен Гангута и до последних дней жизни адмирала Колчака».



"Последний подъём Андреевского флага"

"...Мало кто знает, что последний корабль под Андреевским флагом покинул русские берега, выйдя из нашего Петропавловска. И случилось это в четыре часа дня 2 ноября 1922 г. Этим кораблем стал 900-тонный «Магнит», построенный для обслуживания Владивостокской крепости в качестве тральщика крепостного минного батальона в 1911 г. Корабль длиной 33,6 м был вооружен двумя орудиями небольшого калибра.

Единственным видом транспорта, связывавшим Камчатку с остальной Россией в первой половине ХХ в., являлись пароходы. В годы гражданского противостояния их число, принадлежавшее главному снабженцу полуострова - Добровольному флоту, заметно сократилось. Это заставило приморские власти, которым традиционно подчинялся полуостров «в силу естественного географического положения», прибегнуть к использованию для этих целей военных кораблей, в том числе и «Магнита», переименованного в «канонерскую лодку».

Корабль обходил охотско-камчатское побережье в июле и августе 1920 г. 16 августа он пришел в Петропавловск. В воскресенье 22 августа команда «Магнита» совместно с городскими любителями сценического искусства устроила театральный вечер. Его гостям показали драму в одном действии «Любовь шута», водевиль «Кисонька» и дивертисмент, а по окончании устроили танцы. Весь сбор моряки передали местному обществу «Просвещение». 4 сентября «Магнит» отправился на Командоры, затем, выгрузив там продовольствие, вернулся во Владивосток.

Корабль посещал полуостров и в следующем году. 27 июля 1921 г. действовавший в Петропавловске большевистский облнарревком, получивший сведения о том, что «Магнит» готовится выйти на Камчатку, обсуждал меры противодействия возможной высадке с него вооруженного экспедиционного отряда. Облнарревком полагал, что канонерка идет с целью «захвата власти и отторжения Камчатки от Советской России».

Облнарревком, объявив себя избранным «всеми трудящимися области на Третьем областном съезде Советов, признавая за собой всю полноту власти», постановил не допустить высадки с корабля никого, кроме местных жителей, возвращающихся домой «с явно миролюбивыми намерениями». В случае прибытия на «Магните» вооруженного отряда решено было вступить с ним в переговоры «по недопущению высадки такового отряда, но если эти способы борьбы окажутся недостаточными, Комитет будет вынужден прибегнуть к оружию против захватчиков, посягающих на законную власть, избранную всеми трудящимися Камчатки…»

«Магнит» вышел с грузами из северного японского порта Хакодате (места, откуда на Камчатку в то время завозилось наибольшее количество продуктов, предметов снабжения и промыслового вооружения) 2 августа, спустя десять дней он зашел в Петропавловск. Во время этого плавания «магнитцы» оказали помощь терпевшей бедствие шхуне «Чайка». Вместо ожидаемого экспедиционного отряда на канонерке прибыли двенадцать человек промыслового надзора. Их отправило владивостокское Управление рыбных и морских звериных промыслов Дальнего Востока, работавшее при антибольшевистском правительстве братьев Меркуловых, пришедшем к власти в мае 1921 г. Одной из целей прибытия корабля было снабжение Командорских островов и контроль за состоянием их пушного хозяйства. Это национальное богатство рассматривалось противодействующими сторонами как источник средств для продолжения междоусобной борьбы.

15 августа 1921 г. облнарревком уведомил ревкомы островов о том, что после состоявшейся 22 марта 1921 г. передачи Камчатской области из состава Дальневосточной республики в РСФСР управление Командорами перешло к нему и центральному советскому правительству. Поэтому теперь всю добытую пушнину следовало сдавать облнарревкому, намеревавшемуся реализовать ее при участии аборигенов. Без его разрешения запрещалось передавать шкурки кому бы то ни было «под страхом ответственности перед законами Советской Республики».

Облнарревком требовал не допустить сдачи пушнины на «Магнит». В случае попытки насильственной «экспроприации» населению предлагалось «применить в действие оружие, кого следует — арестовать и выслать областному комитету с первым отходящим с островов пароходом». Облнарревком указывал, что часть продовольствия и материалов, шедшие на «Магните», были заготовлены распущенным Рыбосоветом, действовавшим до меркуловского переворота, а другая их часть, погруженная в Хакодате, закуплена на областные средства.

Владивостокское «Управление…» объявлялось «органом самозваным, никем не признанным». Поэтому оно и следовавший на судне надзор считались не имеющими «никакого отношения к идущим на «Магните» продовольствию и материалам, тем более к Командорским островам и Камчатской области в целом». Командорцы извещались о том, что вскоре к ним должен подойти зафрахтованный облнарревкомом частный пароход «Тунгус», принадлежавший капитанам Ставракову и Крахмалеву, со снабжением, заготовленным при участии представителей островитян.

«Тунгус» зашел в Петропавловск 8 сентября. На нем в качестве «командированного по снабжению» отправился представитель облнарревкома А.С. Лукашевский. Судно доставило на острова дрова, товары и продовольствие на сумму 90 тыс. золотых руб.

Так как небольшой «Магнит» не взял с собой всего необходимого островам, то 1 августа 1921 г. владивостокское «Управление…» заключило в Хакодате с фирмой «Демби и КО» договор о дополнительной поставке. В счет частичной оплаты товаров оно выделило 7 000 иен, засчитав остальную сумму недоимками фирмы и ее платежами по арендуемым промыслам. Демби обязался завезти на острова на своем или арендованном пароходе продукты и 200 тонн угля.

Вот так «совместными» усилиями «красных» и «белых» были обслужены Командорские острова в 1921 г. В результате оказалось, что они «в этом году снабжены так, как не снабжались уже многие годы».

Осенью 1921 г. власть в Петропавловске сменилась: облнарревком ушел партизанить в сопки, а главой новой администрации, подчинявшейся правительству братьев Меркуловых, стал известный на полуострове рыбопромышленник Х.П. Бирич, именовавшийся «особоуполномоченным Временного Приамурского правительства в Охотско-Камчатском крае» и прибывший в город конце октября 1921 г.

16 июня 1922 г. Х.П. Бирич обратился к Приамурскому правительству с просьбой об отправке на Камчатку медикаментов, «отсутствие которых резко ощущается населением этой далекой окраины». 30 июня стало известно, что «правительством сделаны распоряжения о посылке на Камчатку провианта и предметов первой необходимости для населения. Снаряжены три парохода, которые ожидаются на днях в Петропавловске: «Магнит», «Батарея» и транспорт «Охотск».

К середине 1922 г. морякам Сибирской флотилии, базировавшейся во Владивостоке, как и большинству других лиц, разделявших «белую» идею, было ясно, что неравная борьба с советской властью вскоре будет проиграна. Тем не менее, большинство патриотов продолжали выполнять свой долг. Моряки по-прежнему охраняли северо-восточные окраины страны от хищников. Последних привлекали морские бобры, котики и голубые песцы Командорских островов, камчатская пушнина, рыба, золото и другие богатства. Они варварски уничтожались и безнаказанно вывозились.

Ослаблением государственной власти в стране, занятой гражданской бойней, воспользовались и соседние страны, переставшие считаться с часто сменяющимися местными правительствами, не обладавшими ни авторитетом, ни реальной силой для борьбы с хищничеством и самоуправством, которое дошло до того, что даже были организованы особые комиссии по изучению богатств Камчатки и Чукотки и началось их «обследование».
Командующий Сибирской флотилией контр-адмирал Ю.К. Старк в июне 1922 г. назначил для охраны побережья канонерскую лодку «Магнит». Небольшому кораблю предстояло совершить сложное плавание у берегов Камчатки, в Беринговом проливе и Северном Ледовитом океане. Подбор экипажа производился с учетом серьезности и ответственности этой экспедиции. Офицерский и личный состав назначался на канонерку по трем признакам: «марсофлотству», наличию морских знаний и опыта и личному удальству.

Командовал «Магнитом» лейтенант Д.А. фон Дрейер, уже совершивший в 1921 г. поход на Камчатку и Командоры. Ему и предоставлялось право выбора офицеров и команды, правильность которого позволила бы отчасти возместить те недостатки корабля, которые невозможно было исправить по техническим или финансовым соображениям.

Помимо охранных функций, на «Магнит» возлагались и задачи учебного корабля: на нем в поход шли приобретать морской опыт гардемарины, занимавшиеся по программе Морского корпуса. Для их теоретического и практического обучения из состава офицеров канонерки были выбраны и назначены преподаватели-инструкторы. Занятия на корабле регулярно шли в течение всего плавания, независимо от действий на побережье.

Подготовка к плаванию началась весной 1922 г., еще до официального назначения «Магнита», и продлилась три месяца. В ней принимал участие весь экипаж: от командира до младшего матроса-добровольца, а также персонал Владивостокского военного порта.

Перед отправлением в дальний поход корабль участвовал в операциях, которые Сибирская флотилия вела вдоль побережья Приморской области и острова Сахалин. После этого «Магнит» принял во Владивостоке небольшие запасы снабжения и провизии, пополнить которые намеревались в Японии. 22 июня 1922 г. состоялся инспекторский смотр, произведенный адмиралом Ю.К. Старком, пожелавшим экипажу успешного выполнения задания и возвращения домой. В десять часов утра канонерка отдала конец с бочки и покинула Владивосток, чтобы, как потом оказалось, больше никогда туда не вернуться.

В Петропавловск «Магнит» зашел в воскресенье 6 августа 1922 г. На нем прибыло пополнение для команды стоявшей в Петропавловске канонерской лодки «Свирь», промысловый надзор во главе со старшим смотрителем рыболовства В.Л. Дымским и доверенный торговой фирмы «Чурин и КО».

В ночь на 11 августа моряки «Магнита» участвовали в тушении пожара в порту, начавшегося на стоявшей у пристани шаланде с горючим. Приказом особоуполномоченного Х.П. Бирича 16 августа 1922 г. отличившимся объявлялась «сердечная благодарность за распорядительность, находчивость и самоотверженную деятельность». После стоянки корабль отправился на Командоры, а 2 сентября вернулся в порт. Через неделю он вновь вышел в море.

В августе 1922 г. гражданская администрация области во главе с Х.П. Биричем была заменена военными: это произошло вследствие прихода к власти во Владивостоке генерала М.К. Дитерихса. Правительство Дитерихса назначило на Камчатку генерал-майора П.М. Иванова-Мумжиева. До прибытия генерала в Петропавловск его обязанности исполнял начальник Петропавловского гарнизона капитан 1-го ранга Б.П. Ильин.

Не имея возможности справиться с партизанами, блокировавшими Петропавловск на суше, белое командование намеревалось сделать это со стороны моря, где располагало значительными силами. 20 августа Б.П. Ильин, руководивший всеми белыми воинскими силами на Камчатке, подписал обращение к красным партизанам, предлагая им сложить оружие. Отказывавшимся это сделать он обещал «конец… с первыми же морозами, так как я сожгу все деревни, жители которых оказывают вам приют. Военный корабль сметет их в пять минут до основания. И в первую очередь пойдут деревни Халактырка и Жупаново. Жалеть женщин и детей мне не приходится, коль скоро они явятся отродьями такого преступного племени».

23 сентября 1922 г. в Усть-Камчатске заседали волостной и сельский советы совместно с военным советом и госполитохраной (контрразведкой) красных, обсуждавшие меры по защите селения от «банд из г. Петропавловска». От пассажиров, приехавших на японском экспрессном пароходе «Кобе Мару», они получили сведения о том, что в город прибыли воинские подкрепления, а «Магнит», ушедший на Командоры, на обратном пути может направиться в Усть-Камчатск.

В сентябре 1922 г. «Магнит», выйдя из американского порта Ном на Аляске, направился к острову Врангеля, давно оспаривавшемуся у России Англией, воспользовавшейся ослаблением русской государственной власти и попытавшейся отторгнуть его. Целью этого плавания стало восстановление российского владения островом и подъем на нем Андреевского флага. В двадцатых числах сентября, пройдя мыс Дежнева, «Магнит» около двух суток ждал перемены северных ветров, нагнавших массу льдов в Берингов пролив, через которые он не смог пробиться.
Вторую попытку преодолеть льды корабль предпринял через несколько дней, но она тоже оказалась безуспешной из-за постоянных северных ветров. Не удалось это сделать и в последующем, более того, льды начали угрожать целости корпуса «Магнита». Ввиду отсутствия надежд пробиться сквозь ледовые заторы и необходимости вернуться на охрану берегов Камчатки корабль был вынужден оставить северные воды (права России, уже советской, на остров были восстановлены в 1924 г. экспедицией на канонерской лодке «Красный Октябрь» под руководством Б.В. Давыдова).

«Магнит» в очередной раз вернулся в Петропавловск 25 октября 1922 г. Как оказалось, это плавание стало последним, совершенным в российских водах под Андреевским флагом. Корабль привез местному гарнизону 990 пудов оленины и обмундирование для воинских частей. В воскресный день 29 октября его команда провела в городском Народном доме традиционный танцевальный вечер, привлекший множество горожан. Такой же праздник намечался и на среду 1 ноября. Однако ему состояться было уже не суждено…

25 октября 1922 г. Владивосток заняла красная 5-я Дальневосточная армия. В столице Приморья установилась советская власть. Утром 1 ноября в Петропавловск на имя капитана 1-го ранга Б.П. Ильина пришла телеграмма от морского агента в Токио адмирала Б.П. Дудорова, извещавшая, что командующий Сибирской флотилией контр-адмирал Ю.К. Старк ушел из Владивостока с верными ему кораблями, войсками и беженцами в корейский порт Гензан.

Вечером генерал-майор П.М. Иванов-Мумжиев вызвал городского голову и официально сообщил ему о том, «что город Петропавловск, по причине падения города Владивостока и с ним власти правителя Дитерихса, будет местным отрядом, во главе с представителями правительства, покинут, и власть в городе передается Петропавловскому городскому самоуправлению».

На видных местах было расклеено обращение к населению города. В нем говорилось, что власть передается городской Думе Петропавловска, а покидающие город граждане и воинское командование желают остающимся стойко перенести ниспосланное свыше испытание, что уходящие духовно всегда будут с Россией и никакая сила не вырвет из их сердец любовь к своей стране и ее народу. Обращение привлекло толпы любопытных.

Ясным утром 2 ноября 1922 г. в 7 часов 45 минут горнист стоявшего на внешнем рейде «Магнита» сыграл «большой сбор». Вахтенный начальник мичман М.И. Никифоров...
...скомандовал: «Гардемарины и команда на шканцах, во-фронт!» Через несколько минут на юте выстроились офицеры, на правых шканцах — первая вахта команды и гардемарины, на левых шканцах — вторая вахта команды.

Следующая коман­­да: «Смирно, господа офицеры!» дала знать, что командир корабля лейтенант Д.А. фон Дрейер вышел на палубу. Он обошел строй офицеров, принял рапорты от старших специалистов и старшего офицера, поздоровался с гардемаринами и командой.

Дальнейшее ярко и эмоционально излагает один из очевидцев, укрывшийся под псевдонимом «Магнитец» (эти воспоминания были опубликованы в 1940 г. в Шанхае):

«Раздается тихий, но ясный голос вахтенного начальника: «Без пяти минут восемь, господин лейтенант». Сигнальщики у кормового флага и гюйса на баке замерли в ожидании. Горнист, приложив мундштук к губам, «греет» горн, чтобы тот не «скиксовал». «На флаг и гюйс!» — раздается бодрая команда Миши (вахтенного офицера М.Н. Никифорова. — С.Г.), и все взоры обратились на корму.

«Последний подъем родного флага в водах Камчатки, в водах российских… последний, — невольная мысль у всех на уме, — мы последний корабль под славным Андреевским флагом в российских водах, на родине…»

«Флаг и гюйс поднять!» — командует мичман Никифоров, чем нас всех отрывает от мыслей об уходе…

Как-то резко сорваны фуражки, и взоры всех устремились на корму, где флаг, затрепетав в налетевшем легком шквале, распустившись за поручни юта по ветру, открыл свой голубой Андреевский крест и медленно-медленно пошел кверху.

Андреевский флаг… наше святое знамя, флаг Петра Великого, адмиралов Сенявина, Ушакова, Нахимова, Завойко, Макарова и Колчака, во всей своей красе распустился в последний раз на российском корабле, в российских водах далекой окраины нам всем дорогой и милой Родины… Последний флаг…

Сколько мыслей роится в голове каждого, стоящего на палубе корабля «Магнит», готового покинуть, и быть может навсегда, родные воды… Последний флаг…

Замолк горнист… «На-кройсь! — опять командует Миша. — Гардемаринам и команде — разойтись!»

Закончен последний подъем флага «с церемонией» в водах российских Дальнего Востока и Камчатки, отошел в историю - и навсегда. Этот обычай — церемониал, повторявшийся изо дня в день во всех уголках нашей необъятной Родины, где бы ни находился хотя бы один российский корабль…»

«Флаг сочетания белого цвета правды и чистоты и синего — цвета лазурного моря и неба. Этот флаг своим косым крестом, крестом Св. Андрея Первозванного, был всегда нам символом служения Родине, служения честного, бескорыстного и верного, по заветам Великого Петра и Адмиралов Российских от времен Гангута и до последних дней жизни адмирала Колчака».

У деревянной свайной пристани в Ковше грузился старый, заслуженный, потрепанный тридцатипятилетней службой пароход Добровольного флота «Сишан». Он принимал на борт всех желающих покинуть полуостров. В числе последних находились не только пришлые люди — «мурки», как их называли местные жители, но и аборигены полуострова, спасавшиеся от красного террора, оставлявшие свои хозяйства, семьи, родных и добровольно обрекавшие себя на полную неизвестность. На пристани толпились горожане и жители окрестных селений, некоторые плакали. С разных сторон слышались возгласы: «Зачем вы нас покидаете? Ведь мы-то были с вами и поддерживали вас, как могли и умели!»

Известный камчатский общественный деятель, в тот момент руководитель канцелярии генерала П.М. Иванова-Мумжиева, А.А. Пурин предпринял последнюю попытку связаться с помощью Петропавловской радиостанции с руководителями остатков белого движения на северо-востоке России генералом А.Н. Пепеляевым в Аяне, С.М. Соколовым в Охотске и полковником В.И. Бочкаревым в Наяхане, чтобы информировать их о занятии красными Владивостока, выяснить их намерения и планы. Все попытки оказались безуспешными: ни одна из этих радиостанций на вызовы не отозвалась. Находившиеся здесь оказались предоставлены сами себе, оставшись без кораблей и связи. Большинство из них были обречены на гибель.

С берега вернулся и был поднят на палубу последний моторный катер, доставивший на борт канонерки отдельную морскую десантную роту во главе с ее командиром лейтенантом Сеньковским, а также часть воинских чинов гарнизона Петропавловска. Теперь их связь с родной землей прервалась навсегда.

В четыре часа дня с «Магнита» раздался орудийный выстрел — сигнал эвакуации, раскатившийся прощальным салютом по пространству Авачинской губы, отразившись от обрамлявших ее гор. «Сишан» медленно выходит из Ковша. На его борту находятся четыре сотни человек. Пароход пристраивается к «Магниту» и под его охраной выходит в беспредельную ширь Тихого океана. Собравшиеся на палубе видят, как удаляющийся город постепенно тонет в вечерней мгле…

Часть устаревшего вооружения уходящие войска выбросили за борт: вскоре у пристани в Ковше выловили десяток винтовок системы Бердана без затворов. По сообщению местной газеты, 2 ноября около четырех часов дня «действительно все правительственные чины, их отряды и некоторые из граждан на пароходах «Сишан» и «Магнит» снялись с якоря и, выйдя из бухты, направились в южное от Петропавловска направление».

Канонерская лодка и пароход двинулись в Хакодате. Отсюда «Магнит» с капитаном 1-го ранга Б.П. Ильиным ушел в Гензан на соединение с отрядом контр-адмирала Ю.К. Старка, 24 октября 1922 г. оставившим Владивосток, а «Сишан» в январе 1923 г. вернулся во Владивосток.

Последний командный состав «Магнита» при уходе из камчатских вод включал: командира лейтенанта Д.А. фон Дрейера, старшего офицера лейтенанта Ю.А. Степанова, старшего штурмана мичмана П.Н. Волчанецкого, младшего штурмана мичмана М.Н. Никифорова, вахтенного начальника и ротного командира лейтенанта М. Подиметопуло, вахтенного начальника и артиллерийского офицера мичмана М.В. Дешукова, вахтенного офицера мичмана И.А.Буланина, вахтенного офицера гардемарина В.Киркора, старшего механика поручика по механической части И.И. Котуновского, второго механика подпоручика И.Г. Сергиенко, третьего механика кондуктора В.К. Валшкиса, врача лекарского помощника П.Н. Степанова, старшего боцмана кондуктора В.М. Кобелева.

В число гардемаринов, набиравшихся на корабле морского опыта, входили Г.Петренко, А.Поляков, П.Дорошенко, В.Сме­ленец, П.Лашков, Н.Вельмин, И.Ко­ло­сов, П.Дуб­нит­ский, Ю.Хей­с­ка­нен, М.Савитский, А.Ни­кошин, В.Смирнов и Н.Дес­нитский.

Большинство перечисленных выше офицеров и гардемаринов «Магнита» после ухода из России осели в Китае и США.
Последним был не только Андреевский флаг, поднятый в Петропавловске утром 2 ноября 1922 г. на «Магните». Последним стал и трехцветный флаг «Сишана», также более двух веков служивший знаменем всем русским людям. Этот триколор тоже вернулся к нам лишь полтора десятилетия назад – уже как один из государственных символов новой России..."(с)

С. ГАВРИЛОВ


Георг Вильгельм Стеллер

Природная стихия разрушила каменный памятник ученому-путешественнику, но другой поток — духовный, культурный, возвращает сегодня читателям и исследователям его «нерукотворный памятник»: экспедиционные отчеты, путевые дневники, неопубликованные статьи. Это стало возможным благодаря масштабному международному проекту «Источники по истории Сибири и Аляски из российских архивов». В его рамках ученые из России, Германии, Дании, США издают и изучают научное наследие участников Второй Камчатской экспедиции, среди которых Георг Вильгельм Стеллер.




Георг Вильгельм Стеллер прожил тридцать семь лет: 1709–1746 годы. Его научные исследования связаны со Второй Камчатской, или Сибирско-Тихоокеанской, экспедицией, проект которой был разработан Сенатом, Адмиралтейств-коллегией и Академией наук. Ее справедливо называют Великой. Она и была такой по длительности (1733–1743), составу участников (более шестисот человек), по своим разносторонним задачам и результатам. Многочисленные сухопутные и морские отряды провели комплексные исследования огромной территории от Урала до Тихого океана, от южносибирских степей до побережья Ледовитого океана, совершили плавания к берегам Америки, Японии, к Алеутским, Командорским и Курильским островам. Непосредственным руководителем экспедиции был капитан-командор Витус Беринг.

Особым Указом Сената создавался Академический отряд (руководители — профессора Г. Ф. Миллер и И. Г. Гмелин), которому «надлежало астрономические, географические и физические обсервации делать, а также натуральную историю о плодах земных, каменьях и минералах вместе с обычаями, языками и древностями тамошних народов разыскивать». Такая широта исследований обусловила исключительное значение «академической экспедиции»: впервые была поставлена и блестяще выполнена задача комплексного научного изучения Сибири и северо-востока России.

Работа Академического отряда определялась инструкциями-программами, написанными профессорами: по астрономии, географии и физике — И. Делилем; о наблюдениях барометрных, термометрных, гидрометрных, о приливах и отливах — Д. Бернулли; по истории народов, политической истории — Г. Миллером; по истории натуральной — И. Гмелиным.

В январе 1737 года во Вторую Камчатскую экспедицию адъюнктом натуральной истории был назначен Георг Вильгельм Стеллер (правильнее — Штеллер, но в русскоязычных текстах утвердилось первое написание).

Как оказался в России сын кантора и органиста из небольшого немецкого городка Бад-Виндсхайма? Чтобы объяснить это, нужно понять и другое: почему Стеллер, пять лет изучавший теологию в университетах Германии, в России не служит пастором, а становится ученым-путешественником?

«Не каждая жизнь, — писал известный писатель-биограф И. Стоун, — приемлема для этого жанра. Мы знаем много жизней — значительных и важных по своим результатам, — которые в то же время раздроблены настолько, что их нельзя подвести под биографическую повесть. И наряду с этим есть и такие жизни, чьи герои как будто постоянно участвовали в построении драматического произведения». Вот к таким героям, о которых говорят: «Жизнь, как роман», и относится Г. В. Стеллер.

Судьба была щедрой и благосклонной к нему: он притягивал к себе людей не просто замечательных, но личностей, в которых ярко и мощно выражался дух его времени, эпохи раннего Просвещения. И эта особенность, пожалуй, была стержневой в бурном потоке его жизни.

В I729 году, после окончания латинской школы, Стеллер поступил на теологический факультет Виттенбергского университета, получив стипендию магистрата Виндсхайма. И (кто знает!) стал бы священником, собирал бы в своем приходе цветы и травы, занимался гербариями, если бы не случился в его родном городке пожар, ущерб от которого был так велик, что выплата стипендии прекратилась.

Для продолжения образования двадцатидвухлетнему студенту нужно было самому зарабатывать на хлеб и кров. Это стало возможным в Галле, где он получил должность учителя немецкого языка в Сиротском доме-приюте и изучал теологию в местном университете. Но с гораздо большим интересом слушал Стеллер лекции по естественным наукам на медицинском факультете.

Студентам университета еще в 1697 году было разрешено частным образом читать лекции, и Георг Вильгельм открыл в университете свой ботанический класс, который охотно посещали сокурсники.

Маршрут плавания кораблей Второй Камчатской экспедиции В. Беринга и А. Чирикова в 1741 годуКурс ботаники в Сиротском доме курировал один из лучших европейских медиков профессор Ф. Хофман. Он покровительствовал Стеллеру, увидев в нем великие способности к наукам. По его настоянию Стеллер сдает квалификационные экзамены в Берлине, в Медицинской обер-коллегии и у известного ботаника М. Лудольфа. Хофман надеялся убедить прусского короля в необходимости должности профессора ботаники для университета Галле. Но Фридрих Вильгельм с доводами Хофмана не согласился.

Стеллер в Галле решил не возвращаться: научного будущего там у него нет. И он сделал свой выбор: наука — его призвание, и именно наука будет его профессией. Ведь не случайно, слово Beruf имеет двоякий смысл: означает и «профессия», и «призвание».

Да, чем бы Стеллер-ученый ни занимался в своей жизни — собирал ли гербарий в окрестностях Иркутска, наблюдал ли за «капустником» (морской коровой) на острове Беринга, слушал ли обрядовые песни главного камчадальского праздника, притворившись для того спящим, — во всем присутствовали то упоение, та страсть и то вдохновение, которые и свидетельствуют: наука для него — призвание.

Конечно, любой выбор индивидуален и является внутренним личностным решением, особенно если это решение — резкий жизненный поворот. Но и внешние, общественные обстоятельства мотивируют его. Город Галле в то время был признанным центром пиетизма. Сиротский дом, в котором учительствовал Стеллер, основал знаменитый педагог-пиетист А. Г. Франке. Этот теолог и лингвист разработал систему образования, которая применялась во многих странах, в том числе и в России. Философия пиетизма, соединившего протестантизм с просветительской верой в человеческий разум, в способность научного знания практически переустроить мир, воспитала у Стеллера убежденность в том, что служение науке и есть его божественное предназначение.

Между университетом Галле и Петербургской академией наук (она была основана в 1724 году по приказу Петра I) развивались самые различные связи и отношения. Молодые немецкие ученые, у которых возможности научной карьеры в Германии были ограничены, с большими надеждами приезжали в Петербург, в Академию, где наукам было обещано покровительство государства. На академической печати были выбиты слова: «Здесь безопасно пребывает» (на латыни). Государственная поддержка позволила создать обсерваторию, физический кабинет (в нем было около четырехсот самых совершенных приборов и инструментов), анатомический театр, мастерские, типографию, библиотеку, архив, ботанический сад.

Хотя при академии были открыты гимназия и университет для подготовки отечественных ученых, своей задачи они не выполняли, и первыми русскими профессорами (лишь через двадцать лет после открытия академии) стали М. В. Ломоносов и В. К. Тредиаковский, которые в Петербургском университете не обучались. Поэтому академия в то время охотно приглашала иностранных ученых и заключала с ними контракты.

Карта КамчаткиИз бесед с доктором Хофманом, который переписывался с некоторыми российскими академиками, Стеллеру было известно о перспективах, открывающихся в России для науки. Ожидаемое место профессора ботаники, решил он, можно получить там быстрее, чем в Галле. Денег у него нет, но есть крепкие и здоровые ноги. И летом 1734 года он пешком идет в Данциг, где устраивается врачом на русский военный корабль с ранеными, плывет на нем в Кронштадт, а затем приезжает в Петербург. И здесь ему невероятно повезло: или волею случая, или благодаря лровидению он был приглашен домашним врачом к архиепископу Новгородскому и Ладожскому Феофану Прокоповичу. Везение — в личности Феофана. Это величественная и парадоксальная фигура в отечественной истории: ближайший советник Петра I в делах просвещения, главный реформатор православной церкви был одним из образованнейших людей петровского времени. В семнадцать лет Феофан, студент Киево-Могилянской академии, изучавший теологию, прерывает учебу и путешествует по Европе, продолжая образование: коллеж Святого Афанасия в Риме, университеты Лейпцига, Галле, Иены — и возвращение в Киев. Он назначается профессором духовной академии, читает курсы поэтики, риторики, метафизики, теологии, пишет трактаты и стихи.

После победы русской армии под Полтавой Феофан Прокопович, тогда уже ректор академии, произносит знаменитую проповедь в Софийском соборе, которую слушал Петр I. Он пригласил Феофана в Москву, а затем в Петербург, назначил вице-президентом Синода.

«Просветитель в рясе», Феофан создает «ученую дружину», литературно-философский кружок, объединявший просветителей того времени — Я. Брюса, В. Татищева, А. Кантемира. Все они полагали, что наука и знание и есть та сила, от которой зависит «беспечалие» и благополучие народа, сила и престиж Российского государства: «Когда же у всех великое умножится к учениям доброхотство, то всей России не малая прибудет слава: пронесется бо в народех, в коликой цене и чести Россия имеет любомудрие». Феофан не только писал о необходимости просвещения. В 1723 году он обратился к Петру I с просьбой сохранить ему жалованье в Синоде, которое высочайшим указом отменялось: «А сим деньгам было бы у меня иное место: ребят маленьких учу, кормлю и одеваю, да и библиотеку порядочную собираю». В 1730-е годы в этой школе получали образование до ста шестидесяти детей бедных родителей и сирот. Их обучали не только риторике, физике, математике, философии, но и музыке, пению, рисованию. Школьная певческая капелла была одной из самых знаменитых в Петербурге. Наиболее способных учеников Феофан рекомендовал в академическую гимназию и университет. Этот путь прошли известные в России академики — математик С. К. Котельников, медик А. П. Протасов, литератор и музыкант Г. Н. Теплов.

Авачинская бухтаКогда в 1736 году Феофан Прокопович умер, императрице Анне Иоанновне было представлено прошение кабинета о сохранении школы: «Феофан при жизни своей особливым своим тщанием, собирая сирот, учредил семинарию и содержал оную в весьма добром порядке со многим иждивением своего персонального имения и учредил наследниками семинаристов». И тогда же был объявлен высочайший указ, чтобы «те ребята, которые в его доме учились, учились по-прежнему и были б содержаемы в таком же довольстве, как и при живом архиерее».

Когда Стеллер стал домашним врачом Прокоповича, у того уже позади были годы реформаторских трудов, требующих «пушистого лисьего хвоста и крепких волчьих зубов». Они сошлись: молодой врач-протестант и стареющий, не очень здоровый православный архиепископ. Свободного времени у Стеллера оставалось немало. Он помогал профессору ботаники И. Амману составлять академический гербарий, изучал флору петербургских окрестностей. Феофан снисходительно относился к частым ботаническим экскурсиям своего врача и даже написал шутливое стихотворение на латыни «На промедление стеллеровских целебных растений»: «Пока Стеллер ищет целебные травы для больного, тот умирает. Покойника уже похоронили, а врача все нет. Наконец он появляется, рассерженный на судьбу за то, что она его опередила». В этих стихах и характер Стеллера, и его беспредельное, страстное увлечение ботаникой. Таким его увидел Феофан, таким он и был в жизни.

Годы в доме Прокоповича — это, безусловно, время самообразования для Стеллера. Феофан собрал самую большую в России своего времени частную библиотеку — до тридцати тысяч томов: древнерусские летописи, все сколько-нибудь значительные политические, философские и научные труды европейских мыслителей, географические хроники и описания, книги на различных восточных языках.

Прежде всего Стеллер изучает географические работы. Уже началась Вторая Камчатская экспедиция, и он надеется с помощью Феофана в ней участвовать. В доме Прокоповича он познакомился с доктором медицины Д. Г. Мессершмидтом, который семь лет (1720–1727) был в Сибирской экспедиции. Ученый-универсал (географ, историк, ботаник и этнограф) был приглашен Петром I и послан в Сибирь, «чтобы приискивать всякие раритеты (могильные древние вещи, шайтаны медные и железные, калмыцкие глухие зеркала) и потребные травы, цветы, коренья и птиц» — все, что «может послужить к пополнению и украшению царской библиотеки и музея». За долгие и трудные годы путешествия Мессершмидтом были выполнены маршрутные описания сибирских рек и городов, собраны зоологические, ботанические, этнографические и археологические коллекции. Итогом экспедиции стало «Описание Сибири, или Картина трех основных царств природы» и «нарисованный музей» (в поездках ученого сопровождал живописец К. Шульман, зарисовавший многие коллекционные предметы и древние наскальные рисунки. Мессершмидт к каждому описанию прилагал свой рисунок. Так и был создан «музей»). Позже, на Камчатке, Стеллер использовал этот опыт, а пока изучал материалы Мессершмидта, много разговаривал с ним и учился.

В январе 1737 года прошение в Сенат и академию об участии во Второй Камчатской экспедиции было удовлетворено, и в декабре он уезжает из Петербурга с женой (ею стала вдова Мессершмидта). Но дальше Москвы Хелена-Бригитта ехать отказалась, а Стеллер отправился в Сибирь. Началось его служение России и науке.

К нему неприложимо сложившееся представление о немце-ученом. Традиционная немецкая пунктуальность и аккуратность сочетались в нем с бурным горячим темпераментом, неуемной взрывной энергией, неумеренностью и беспорядочностью в житейском поведении. Эту особенность заметил И. Гмелин и написал о ней в своем «Путешествии по Сибири»: «Мы могли сколько нам угодно представлять Стеллеру о всех чрезвычайных невзгодах, ожидавших его в этом путешествии, — это ему служило только большим побуждением... Поскольку нужно было везти с собой все домашнее хозяйство через Сибирь, то он взял с собой только все самое необходимое. Его сосуд для пива был и сосудом для меда и водки. Вина он вообще не требовал. У него был только один горшок, из которого он ел и в котором приготавливал все блюда, для чего ему не требовался повар. Он все варил сам и просто... Он всегда в хорошем расположении духа, и чем беспорядочнее у него все происходило, тем больше он радовался... С ним необычайно легко было проводить время, поскольку он всегда был весел. При этом мы заметили, какой бы беспорядочный образ жизни он ни вел, в своих исследованиях он был чрезвычайно точен и неутомим. Он мог проработать весь день без пищи и питья, если мог сделать что-нибудь полезное для науки».

В Сибири по приглашению Г. Миллера и И. Гмелина он заехал к ним в Енисейск и получил предписание отправиться на Камчатку, где должен был вместе со студентом С. Крашенинниковым завершить описание полуострова.

Гавань святых Петра и ПавлаСтеллер охотно согласился и начал готовить и обустраивать экспедицию. Официальная переписка Стеллера (его промемории, рапорты, или репорты, доношения в Иркутскую провинциальную канцелярию, Якутскую воеводскую канцелярию, канцелярию Охотского порта) обнаруживает многие реальные трудности подготовки и проведения Второй Камчатской экспедиции и, следовательно, исследования Сибири и Дальнего Востока. Сколько сил и времени отнимала у Стеллера канцелярская и хозяйственная деятельность: выбивание у местной администрации для себя и других членов отряда положенного денежного и хлебного довольствия, которое постоянно задерживалось на годы, транспорта — подвод, лошадей, плотов, речных судов, даже бумаги для гербариев и записей наблюдений.

Из документов экспедиции:

«В команду мою включен живописец Иоганн Христиан Беркган для рисования, да студент Алексей Горланов для вспоможения мне в чинимых мною наблюдениях, а особливо в географических и до политической истории касающихся исследованиях, а также для переписки с канцеляриями, да бергаур Григорий Самойлов для обыску руд, да стрелок Дмитрий Гиляшев и якуцкий служащий Федот Климовской...

...Понеже в 1737 году отправлен от господ профессоров на Камчатку студент Степан Крашенинников, но в 1739-й и 1740 год Ея Императорского Величества жалованья не получал, и по полученному от него репорту претерпевает он немалую нужду, того ради требую, чтоб соблаговолено было на него отправить жалованье по его окладу... итого сто девяносто восемь рублев.

...Куплено полфунта чернильных орешков, квасцов четыре фунта, 1 450 булавок, сетка для ловли насекомых, слюды для хранения инсектов, порох, свинец, винтовка для стреляния птиц и зверей...

Чтоб по требованию моему даваны мне были работные ремесленные и промышленные люди, и иноземцы, и толмачи для выспрашивания всяких касающихся известиев, а ежели где я водою ехать похочю, то даваны мне были удобные суда, а сухим путем подводы, а на них прогонные деньги без излишества и давали б проводников знающих и чрез опасные места конвой, и принимали б у меня репорты и отсылали, куда надлежит, неудержно».

Что вдохновляло и воодушевляло ученого-путешественника в этих тяжких трудах и заботах? «Незнаемые земли, — писал он, — двояким образом сыскиваются, из которых первое — любопытство, то есть вящее сферы и земли познание, второе — польза, которая наибольше в науках и в торгу состоит, откуда многие в пользу государственную прибыли и доходы бывают». Ключевые слова его писем, служебных документов, полевых дневников — долг, служение, честность, общая польза, справедливость.

При всей своей «легконравности» Стеллер становился крайне неуступчивым и бескомпромиссным, без страха шел на конфликт с теми, кому формально обязан был подчиняться, но только если дело касалось долга и правды.

В январе 1740 года он получил от И. Гмелина, которому формально, как адъюнкт, должен был подчиняться, такой ордер: «Велено вам ехать не в Охотск, а вниз по Лене; отложить поездку на Камчатку на год и ожидать меня в Якутске, чтобы потом ехать вместе со мной, если мне разрешено будет по состоянию здоровья возвратиться в Петербург».

Возмущенный тем, что с его собственными планами и маршрутами профессор не считается, Стеллер не выполнил предписание. «Я подчиненный господина доктора, но не его подданный... и не нуждаюсь в снисхождении, так как имел честь читать публичные лекции в Галле и Виттенберге и без степени, мои успехи в изучении естественных наук признаны Берлинским обществом и соответственным образом аттестованы».

Готовя продовольствие и транспорт для путешествия на Камчатку, Стеллер на год задержался в Иркутске, изучая близлежащие районы — Байкал и Забайкалье. За это время он написал «Иркутскую флору» (она высоко оценивается современными ботаниками) и «Описание города Иркуцка и окрестностей».

Стеллер обладал редким даром восхищаться талантливыми и трудолюбивыми людьми, кем бы они ни были: крестьянами, казаками, туземцами. Описывая местное население, он выделяет «промышленных», о которых пишет с уважением и симпатией: «Они прибыли сюда из Архангельской провинции и городов Устюг, Вологда, Соль Вычегодская, Арзамас, Ярославль и Рязань. Обосновавшись здесь, они занимаются промыслами. Почти все ремесленники в Иркутске — промышленные. Иногда трудно определить, в Москве или Иркутске выполнена работа золотых и серебряных дел мастеров... Они изготавливают даже математические инструменты — квадранты, астролябии, циркули, — и так умело, что скорее можно было бы предположить, что они сделаны в Англии, нежели в Сибири русскими... Туда же следует добавить портных, не уступающих в своем ремесле петербургским собратьям, сапожников, скульпторов, которые вырезают и расписывают прекраснейшие французские украшения на зданиях... Промышленные очень трудолюбивы, высоко ценят себя и свои умения. Они содержат, снабжают и охраняют Иркутск, поскольку являются рыбаками, крестьянами, ремесленниками, а по первому знаку становятся хорошими солдатами».

В сентябре 1740 года Стеллер со студентом А. Горлановым и живописцем И. Беркганом уже на Камчатке, в Большерецком остроге, где принял под свою команду С. П. Крашенинникова, послав ему ордер: «Понеже по силе, данной мне от господ профессоров Гмелина и Миллера инструкции велено по приезде моем... принять вас в мою команду и пересмотреть у вас всякие вами с приезду вашего на Камчатку до сих пор чиненные наблюдения и исследования по данной вам от оных господ профессоров инструкции и письменным наставлениям; которые мне сомнительны покажутся ваши наблюдения, те исправить, чтоб никакого сомнения не осталось». «Господин студент» Крашенинников исполнил то, что ему предписывалось инструкцией. В рукописях Стеллера сохранились его бумаги — «Латинские обсервации до истории натуральной касающиеся, чиненные на 24 листах» и «Русское географическое описание Камчатки и других мест... на 33 листах». Много позже этот факт стал причиной обвинения Стеллера в том, что он, «нарушив научную этику», «лишил Крашенинникова результатов его научного труда», «заимствовал для своей книги структуру студенческого отчета».

Камчадальское летнее жильеНо все материалы экспедиции переписывались и копировались по нескольку раз. А главное — достаточно ознакомиться с ее документами (в частности, указами Сената и инструкциями академии), как обнаруживается мифологичность подобных выводов. Вся корреспонденция и материалы академического отряда (наблюдения, описания, доношения, частные письма, коллекции) в обязательном порядке отправлялись в Сенат, а потом в академию. Этому правилу строго следовали и профессора, и адъюнкты, и студенты.

И. Гмелин и Г. Миллер, в свою очередь, требовали от Стеллера и Крашенинникова: «Вам репортовать к нам немедленно о всем, что при вас чинилось, не только об обсервациях, рисунках и вещах, но и всем, что до пути вашего касается, и мимо нас ничего не высылать». С. Крашенинников отправил пятнадцать рапортов, в которых были и наблюдения, переданные для редакции Стеллеру.

Из доношения И. Гмелина в Сенат 8 июня 1740 года: «Получены мною посланные из Камчатки два репорта студента Крашенинникова — осьмой да девятый... А из вышеписанных репортов все, что на русском языке, по снимании с того, что до моих исследований касается, копиев отослано от меня к г-ну профессору Миллеру для репортования в Высокоправительствующий Сенат».

На Камчатке в начале 1741 года капитан-командор В. Беринг пригласил Стеллера в «морской вояж» к Америке в качестве натуралиста и «для сыскания металлов и минералов». Стеллер охотно согласился. С самого начала плавания между ним и офицерами пакетбота «Святой Петр», на котором он находился вместе с Берингом, сложились неприязненные отношения. Почему? В «Дневнике плавания с Берингом к берегам Америки» Стеллер объясняет: «Они грубо и саркастически отвергали все предположения и предложения, как бы обоснованны и своевременны они ни были. Офицеры воображали, что имеют дело со служилыми и несчастными арестантами... Всем нам было сказано: „Вы ничего не понимаете. В конце концов, вы — не моряки“. Все это время мы постоянно видели признаки того, что идем вдоль суши; я советовал повернуть на север, чтобы мы скорее достигли земли. Но, как и другие офицеры, капитан-командор считал постыдным и смешным принимать от меня совет... При таких условиях мы достигли земли через 6 недель после отплытия из Авачи, хотя легко могли бы достичь ее за 3–4 дня».

Когда наконец был обнаружен остров Каяк близ американского побережья, Беринг, которого уже тревожило обратное возвращение, не разрешил Стеллеру отправиться на берег. Натуралист возмутился: «Все были единодушны лишь в одном: нам следует набрать пресной воды. Поэтому я заметил: „Мы пришли сюда лишь для того, чтобы увезти американскую воду в Азию“. Я попросил послать и меня, на просьбу последовал отказ, и сначала была сделана попытка запугать меня ужасными рассказами об убийствах. Но я ответил, что никогда не вел себя как женщина и не вижу причин, по которым мне нельзя разрешить сойти на берег. Попасть туда — означало, в конечном счете, следовать своей основной задаче, профессии и долгу. До сих пор я преданно служил Ее Величеству в соответствии со своими способностями и стремился сохранить за собой честь такой службы еще на много лет. Я заявил, что если по причинам, противоречащим цели экспедиции, я не смогу высадиться, то сообщу о таком поведении в выражениях, которых оно заслуживает.

Тогда меня назвали диким человеком, которого не удержать от работы, даже угостив шоколадом, который как раз в это время готовили. Когда я понял, что против своей воли буду принужден к непростительному пренебрежению долгом, я оставил все уважение и обратился с особой мольбой, которая немедленно смягчила капитана-командора, и он позволил мне отправиться с доставщиками воды».

Внутреннее строение зимней камчатской юртыЗа шесть отпущенных Берингом часов Стеллер описал более ста шестидесяти видов растений, многих животных, собрал предметы аборигенной культуры жителей острова, которые скрылись при виде пришельцев.

Страшные и трагические обстоятельства обратного плавания Стеллер зафиксировал с документальной точностью: «Каждое мгновение мы ожидали, что наше судно потерпит крушение. Невозможно было ни сидеть, ни лежать, ни стоять. Никто не мог оставаться на своем посту, и мы находились во власти Божьей во всякий миг, когда небеса пожелали бы взять нас. Половина наших людей лежали больные и слабые, а вторая половина совершенно обезумела от ужасающих волн и качки судна... К тому же мы не могли готовить пищу, а холодного у нас ничего не было, кроме подгоревших сухарей, которые тоже подходили к концу. В такой ситуации ни в ком нельзя было найти ни мужества, ни помощи... Пусть никто не думает, что опасности этой ситуации преувеличены».

В конце концов экипажу «Святого Петра» удалось высадиться на безлюдный и безлесный остров, названный позже именем Беринга. Через три недели буря сорвала пакетбот с якоря, и он, сев на мель, пришел в совершенную непригодность. В землянках, сооруженных среди песчаных береговых валов, остаткам команды пришлось зимовать. В земле острова Беринга навечно остались четырнадцать человек, в том числе и сам капитан-командор. В том, что остальные выжили и вернулись, немалая заслуга Стеллера. Как и всем, ему приходилось быть сапожником, портным, плотником, мясником и поваром. Он ухаживал за больными, разыскав на скалистом острове целую аптеку. «С приближением весны у нас появилось много съедобных и вкусных растений и кореньев; употребление их давало разнообразие и лекарство нашим истощенным телам. Прежде всего, среди них была камчатская сладкая трава, клубни камчатской лилии-сараны, корни дикого сельдерея. Кроме того, мы ели листья медуницы, побеги кипрея, корни горца. Вместо черного чая мы приготовляли настой из листьев брусники, а вместо зеленого чая — из листьев грушанки, а позднее — вероники. Для салата мы использовали ложечную траву, веронику и сердечник».

Он помогал людям и своим веселым открытым характером, и мужеством. «Следующими словами ободрил я своего больного и слабого казака, с чего началась наша будущая дружба, потому что он считал меня причиной своих злоключений и упрекал за мое любопытство, которое и ввергло меня в эти невзгоды. «Крепись! — сказал я. — Бог поможет нам. Даже если это не наша земля, у нас по-прежнему есть надежда туда вернуться. От голода ты не умрешь. Если ты не сможешь работать и служить мне, я буду служить тебе. Я знаю твое честное сердце и помню, что ты для меня сделал. Все, что у меня есть — твое...» Но он отвечал: «Не надо. Я с радостью буду служить вашей милости. Но вы ввергли меня в эти невзгоды. Кто заставлял вас идти с этими людьми. Разве не могли вы благополучно жить на Большой реке?»

Я от всего сердца посмеялся над его прямотой и сказал: «Благодаря Богу мы оба живы. Если я и вверг тебя в невзгоды, то в моем лице ты нашел верного товарища и покровителя. У меня добрые намерения, Фома. Пусть будут добрыми и твои».

До последнего часа заботился Стеллер об умирающем капитане-командоре.

«Он, несомненно, был бы жив, если бы достиг Камчатки и получил теплую комнату и свежую пищу. Теперь же он умер скорее от голода, холода, жажды, паразитов и горя, чем от болезни.

Как бы ни было больно наблюдать его уход из жизни, его самообладание, серьезные приготовления к смерти и сам его избавительный конец, который наступил, пока он еще полностью владел разумом и речью, достойны восхищения.

Хотя он знал, что открыл неизвестную землю, которая станет его могилой, он, тем не менее, не желал еще более лишать мужества других, сообщая им об этом раньше времени; было видно, что теперь его волнует только благополучие команды и не заботит собственная жизнь. Он ничего не желал более, чем нашего отплытия с этой земли и, от всего сердца, собственного полного избавления от страданий. Возможно, он не нашел бы лучшего места, чтобы подготовить себя к вечности, чем его смертное ложе под открытым небом.

Мы похоронили его тело на следующий день рядом с нашим пристанищем по обряду, принятому нашей церковью. Там он и лежит между своим адъюнктом, комиссаром и гренадерами. При отплытии мы поставили деревянный крест, чтобы отметить его могилу, который, по обычаю русских в Сибири, в то же время является знаком новой земли, ставшей владением Русской империи».

Надежда на возвращение на Камчатку временами покидала Стеллера: «Я был один, под открытым небом, должен был сидеть на земле; мне мешали холод, дождь, снег и часто беспокоили песцы; у меня не было нужных инструментов, и притом я не был уверен, что моя работа когда-нибудь станет известной и принесет пользу». Работа — это его научные исследования. Он собрал на острове несколько коллекций, гербарий из двухсот восемнадцати видов растений, из которых пятьдесят одно — новые или мало известные, открыл несколько редких видов птиц и животных. Стеллер — единственный натуралист, наблюдавший в естественных условиях морскую корову (в научном обиходе — стеллерову корову).

Изображение доброго бога камчадаловМенее чем за тридцать лет «капустник» был истреблен. Сохранилось только несколько скелетов в музеях, зарисовка живописца. Ф. Плениснера да описание Стеллера.

«Самые крупные из этих животных имеют от четырех до пяти саженей в длину и три с половиной сажени в толщину. Сверху до пупа они схожи с сухопутными животными; от него до хвоста — с рыбой. Череп нисколько не отличается от лошадиного, но когда еще покрыт шкурой и мясом, то напоминает голову буйвола, особенно губами.

На месте зубов у него во рту широкие кости, со множеством борозд и гребней, с помощью которых они перетирают водоросли, свою обычную пищу... Глаза животного, не имеющие век, не больше глаз овцы... Голова соединяется с туловищем короткой и неразличимой шеей.

Ниже, на груди, можно рассмотреть две примечательные вещи. Во-первых, ноги имеют окончания, напоминающие лошадиные копыта... С помощью передних ног оно плавает, обрывает водоросли со скал на дне...

Вторая любопытная вещь находится под этими передними ногами, а именно, груди с черными морщинистыми сосками в два дюйма длиной... которые дают огромное количество молока, по вкусу, содержанию жира и сладости оно превосходит молоко сухопутных животных».

Охота на этих малоподвижных животных, которые паслись на морских отмелях и совершенно не боялись людей, была предельно проста, а главное, их жир и мясо были не только питательны, но и целебны. «Было очевидно, что все, кто ел его, испытывали ощутимое прибавление сил и здоровья. Это особенно было заметно у некоторых матросов, которые до сих пор не могли выздороветь. Этим завершились все сомнения относительно того, какой провиант нам следует взять с собой в плавание; с помощью морских животных Богу было угодно укрепить нас, потерпевших бедствие от моря».

Построив из остатков пакетбота новое небольшое судно, участники экспедиции в августе 1742 года возвратились на Камчатку. Стеллер из Петропавловска вместе с казаком Фомой Лепехиным (он был с ним в морском вояже) идет пешком в Большерецк, «к своим». Это камчатская группа академического отряда: студент А. Горланов, живописец И. Беркган, служилые Данилов, Антонов, О. Аргунов.

В отсутствие адъюнкта студент А. Горланов продолжал исследования, следуя его инструкции: «Велено мне быть в той Петропавловской гавани и собирать растущие травы и прочее, написать вокабуляриум в дополнение студента господина Крашенинникова, выспрашивать о нравах и обычаях камчадалов и прочих живущих в здешних краях народов, и что еще студентом, господином Крашенинниковым, не исполнено, то велено исполнить».

СПервое изображение злого бога камчадаловам ученый-путешественник, сожалея, что вернулся из плавания с Берингом, как он полагал, «с немногочисленными результатами и полезными открытиями», до своего отъезда с Камчатки работает без устали, увлеченно, до самозабвения. Он все время в дороге, в трудах: исходил и объездил весь Камчатский полуостров, побывал практически во всех острогах, неделями жил среди ительменов и коряков, изучая их жизнь и язык, собирал коллекции. Стеллер организовывал исследования и других малоизвестных районов: отправил служилого О. Аргунова на реку Вилюй и предписал собирать камни, травы, птиц, рыб, а также разузнать о народах, живущих там. Начальнику Охотского порта послал рапорт, в котором просил сообщить сведения о Шантарских островах, об истоках реки Уды и расстоянии от ее устья до устья Амура, об Амурском лимане, о народах, живущих в тех местах. Такая «промемория» была составлена и отправлена Стеллеру. В Большерецке он открыл на свои средства школу, сам преподавал в ней, пока не нашел хорошего учителя.

Будто предчувствуя, что жизни ему отпущено всего четыре года, он приводит в порядок свои путевые дневники, составляет каталоги растений, много пишет и практически заканчивает свою главную книгу — «Описание земли Камчатки». Самое ценное и интересное в этой замечательной работе — уникальные сведения о культуре и образе жизни ительменов, этого странного, ни на кого из ближайших соседей не похожего народа, предки которого «в древности жили за Амуром, в Мунгалии».

Коренные жители Камчатки, описанные Стеллером, не жалкие, грубые дикари, не идеализированные дети природы, а реальные люди. Пребывая в естественном состоянии, «они не знают никакой культуры духа и морали». Но при всей своей ограниченности и непросвещенности ительмены вызывают уважение и восхищение ученого.

«Что касается обычаев ительменов с древних времен, то они все свое старание направляют на то, чтобы жить в своей бедности всегда веселыми и вполне довольными. Работают они ровно столько, сколько требуется, чтобы прокормить себя и семью. Если они имеют достаточно пищи, то уже больше ничего не ловят и не собирают, даже если бы рыба сама шла им в руки, а лесные звери подошли бы к самому их жилищу. Корыстолюбие и страсть к собственности совершенно им чужды...

...Они ходят друг к другу в гости, развлекаясь танцами, пением, комедиями, темы которых — новые нравы, манеры чужеземцев или забавные истории и приключения самих ительменов...

...Этот веселый народ умеет сочинять песни на все случаи жизни и благодаря своим музыкальным способностям имеет такие прекрасные мелодии, что приходится только удивляться. Их напевы очень певучи, хотя песни не блещут богатством содержания. Они поют о необычных предметах или о бабочке, летучей мыши, сравнивая их с предметом любви. И текст, и мелодия обычно сочиняются женщинами и девушками».

Веками, приспосабливаясь к природным (часто экстремальным) условиям жизни, ительмены создали удивительно удобные жилища, одежду, а их нарты с собачьей упряжкой «сделаны так разумно, согласно правилам механики, что лучше бы не сделали ни Архимед, ни Христиан Вольф...

...А знание растений, семян и кореньев у них так велико, что удивляться надобно. Камчадалы знают все особенности растений, знают, где они растут, когда и как их собирать. Они умеют употреблять растения для лечения, а камчадалки заготавливают для всевозможных целей до ста различных растений».

Камчатский шаман. Художник Иоганн Готлиб ГеоргПростая и легкая рыбная пища, очищающая кровь, по мнению Стеллера, — главная причина того, что ительмены — очень здоровый народ. «Они пьют много холодной воды, охотно едят снег и лед и никогда при этом не простужаются. Бегают быстрее всех известных народов и не знают одышки. О зубной боли ительмены вообще ничего не знают. Цинга легко излечивается рыбой, диким чесноком, луковицами лилии-сараны. Очень многие доживают до 70–80 лет, не теряют работоспособности и памяти».

В «Описании земли Камчатки» немало ярких живописных картин жизни и характеров ительменов. Вот проводник, в чьей собачьей упряжке едет Стеллер. Он не разводит огонь, чтобы сварить пищу или согреться, — подобно своим собакам, этот ительмен ест только сушеную рыбу. На самом жестоком морозе, натянув на себя кухлянку, опираясь на камни, он сидит в снегу, как птица, и сладко спит. И возможно, кухлянку он приобрел хитростью. Сказал соседу: «Сегодня мне снилось, что я спал в твоей кухлянке». И тот сразу же отдал ему свою одежду, так как твердо верит снам.

А это ительмен, поющий о своем горе: «Я потерял жену свою и душу; печальный, пойду в лес, стану сдирать кору с деревьев и есть, а потом встану рано утром, погоню утку аангичь с земли на море, буду смотреть по сторонам, нет ли где моей милой».

А потрясающий древний танец ительменок! «Женщины и девушки усаживаются в круг, потом одна из них вскакивает и выходит из круга; запевает песню, размахивая плеткой из травы, привязанной к средним пальцам обеих рук, и быстро кружится, причем все ее тело дрожит, точно в лихорадке. Ловкость ее движений поразительна и не поддается описанию. Она кричит голосами различных зверей и птиц так хитро, что в одном голосе три разных слышится».

В августе 1744 года, узнав о завершении Второй Камчатской экспедиции, Стеллер через Охотск и Якутск выехал в столицу. С собой он вез рукописи и шестнадцать ящиков с гербариями и коллекциями. Но вернуться в Петербург ему не было суждено.

Судьба — это характер. Некоторая «самодержавность» Стеллера, строптивость, горячность, обостренное чувство справедливости стали причиной его сибирских злоключений. Ученого называли «адвокатом ительменов». В Иркутске он оказался под следствием. Еще в Большерецке Стеллер освободил нескольких арестованных ительменов и сообщил в Сенат, что мичман Хмелевский, державший их под стражей, не исполняет правительственных распоряжений и притесняет туземцев. Мичман не остался в долгу и послал в тот же Сенат свое доношение о том, что Стеллер самочинно освободил бунтовщиков и даже снабдил их оружием, что было неправдой. В Иркутск был послан правительственный указ, чтобы Стеллер был допрошен «по всей строгости».

Камчадалка с детьмиВообще в то время, по определению историка В. О. Ключевского, «донос был самым могучим охранителем права и порядка: доноситель доносил на приказного, другой доноситель доносил на доносчика губернаторам, третий на этих самых губернаторов высшим персонам, пока за правдивое доношение не бывал награждаем милостивым государевым жалованьем, а за неправдивое — не клал голову на плаху». Строптивого ученого не наградили и не наказали. Он был вызван в канцелярию вице-губернатора, сумел оправдаться, и ему было разрешено ехать дальше.

Но движение Стеллера в столицу замедлилось и его собственной волей, и обстоятельствами. В апреле 1746 года он уже за Уралом, в Соликамске, в доме Г. Демидова, баснословно богатого человека, образованного ботаника, собирателя растений. Стеллер, задержавшись здесь на несколько месяцев, принимает приглашение Демидова совершить путешествие по Каме и Уралу. Это его самое лучшее лето с давних пор: без всяких лишений, без забот о пропитании, о лошадях, вместе с внимательным собеседником, которого ему так недоставало в Сибири и на Камчатке. Он не знает, что это его последнее лето.

Когда в середине августа Стеллер возвратился в Соликамск, его ожидал курьер Сената с предписанием «безотлагательно сопроводить его в Иркутск». Известие об оправдании ученого еще не дошло до столицы, и там решили, что он скрылся от следствия. Недоумевающий и растерянный Стеллер отдает рукописи возвращающемуся из Сибири адъюнкту П. Фишеру (свой багаж он еще раньше отправил в Петербург), пишет о своем аресте в академию, отдает в ботанический сад Демидова восемьдесят живых растений, которые в горшочках вез из Сибири, и садится в телегу. Снова путь на восток.

В Таре его нагнал другой курьер с распоряжением Сената — освободить Стеллера. Нужные бумаги получены, недоразумение в конце концов разъяснилось. Стеллер торопится в Петербург, но доехал только до Тюмени: поздняя осень, сибирские холода, у него началась горячка. А главное — этого мужественного человека как будто покинула свойственная ему душевная стойкость. Он говорит всем, что ему не хочется жить: научная карьера не задалась, ни одного печатного труда, будущее туманно.

Его беспокоила и затянувшаяся ссора с женой. Бригитте-Хелене в Москве не хватало денег, пересылаемых мужем (300 из 600 рублей его годового жалованья), и она требовала большей суммы. Но Стеллер не соглашался: жизнь в Сибири очень дорога. Бригитта подала прошение в академию, и еще в январе 1740 года Стеллер получил решение канцелярии: «Послана в Сибирский приказ промемория выдавать ей из оного приказа по 200 рублей его жалованья». После такого выяснения отношений Стеллер писал жене очень редко и ничего не знал о ее жизни.

Мрачный пессимизм исследователя имел и более серьезные, объективные причины. Гвардейский переворот 1741 года возвел на престол императрицу Елизавету Петровну. «С первых же дней ее царствования было видно, что национальное движение будет состоять в возвращении к правилам Петра, и согласно этим правилам должен решаться вопрос об отношении русских к иностранцам, а правило Петра было всем известно: должно пользоваться искусными иноземцами, принимая их на службу, но не давать им предпочтения пред русскими» (С. М. Соловьев).

Вступление на российский престол дочери Петра I сопровождалось бурными проявлениями национального чувства, оскорбленного годами иностранного господства при дворе. Гвардейские офицеры требовали от императрицы изгнания всех немцев из России. Стеллеру из столицы писали о том, что и в академии наук началось движение против немцев. Зачем же ему ехать в Петербург?

Камчадалы, достающие огонь из дереваЗаболевшего путешественника пытались выходить два корабельных лекаря, участника Камчатской экспедиции, но помощь пришла слишком поздно. Георг Вильгельм Стеллер скончался 12 ноября 1746 года. Последнее, что он написал, было завещание: «Так как я очень болен и надежды остаться в живых больше нет, я распоряжаюсь, чтобы все мое имущество после моей смерти было передано жене и дочери».

В Тюмени протестантского кладбища не было, а священник не разрешил похоронить Стеллера рядом с православными могилами. И он нашел последний приют за городом, на крутом берегу Туры. Его тело завернули в дорогую красную мантию с золотыми нашивками. В ту же ночь могила была осквернена, одежда украдена, а тело брошено в снег. Повторно похоронив Стеллера, его друзья поставили на могиле большой камень.

Спустя двадцать четыре года академик П. С. Паллас, первый редактор и издатель «Дневника плавания с Берингом», путешествуя по Сибири, проезжал через Тюмень и отыскал могилу «бессмертного Стеллера». После этого ее потеряли — она была снесена мощным паводком Туры.

Драматична судьба главной научной книги Г. В. Стеллера «Описание земли Камчатки». Она была издана в 1774 году в Германии (на русском языке только в 1999 году сразу в двух редакциях). Еще раньше, в 1755 году, была опубликована работа С. П. Крашенинникова с таким же названием. Спор вокруг этих текстов завязался еще в XVIII веке, не прекратился он и сегодня. В послесловии к последнему (1996) немецкому изданию «Описания» Стеллера доктор Э. Кастен пишет: «Четкие совпадения отдельных частей в произведениях Стеллера и Крашенинникова давали повод для спекуляций, кто использовал чей материал, причем ответить на этот вопрос прямо не представляется возможным».

Действительно, С. П. Крашенинников в своем «Описании» свыше ста раз цитирует или ссылается на Стеллера. Дело в том, что ему были переданы рукописи и «велено было Стеллеровы и собственные камчатские дела приводить в порядок». А в 1751 году Академия наук приняла новое решение: «Понеже профессор Крашенинников был в самой Камчатке и прислал Описание оной в Академию, которое ему ныне надлежит пересмотреть вновь, и те места, о которых покойный адъюнкт Стеллер упоминает, а оного нет в Описании оного Крашенинникова, то их внесть либо в самой текст или сообщить оные в примечаниях с прописанием авторова имени». Фактически было решено не издавать рукопись Стеллера, а Крашенинникову предлагалось из двух текстов создать один. И он вынужден был исполнить «академический ордер», приложив к первому изданию своего «Описания» еще и карту, и рисунки живописца Беркгана из рукописи Стеллера.

Как считает Э. Кастен, решающим аргументом в вопросе о том, являются ли эти работы самостоятельными исследованиями, должен быть стиль текстов (к стилю он относит и философско-культурологические представления авторов). А стиль у Стеллера и Крашенинникова совершенно различен.

Природная стихия разрушила каменный памятник ученому-путешественнику, но другой поток — духовный, культурный, возвращает сегодня читателям и исследователям его «нерукотворный памятник»: экспедиционные отчеты, путевые дневники, неопубликованные статьи. Это стало возможным благодаря масштабному международному проекту «Источники по истории Сибири и Аляски из российских архивов». В его рамках ученые из России, Германии, Дании, США издают и изучают научное наследие участников Второй Камчатской экспедиции, среди которых Георг Вильгельм Стеллер.

@Нелли ЖАБИНА

земля Камчатская

Существует версия, что раньше русских на Камчатку попали японцы. В 1698 году Атласов отбил у камчадалов плененного ими японца из города Осака по имени Денбей. Он был выброшен на камчатский берег после кораблекрушения. Могло и раньше подобное случиться, но об этом ничего не известно. Атласов отправил его в Москву. Там первого японца в России представили царю Петру Великому, который поручил обучать японскому языку детей боярских на случай, если придется ехать в далекую страну торговать. И некоторые из них, действительно, были переводчиками при первой встрече русских с японцами во время плавания М. Шпанберга. И в этом тоже заслуга Атласова, проявившего интерес к плененному иноземцу. А интерес «камчатского Ермака» к природе Камчатки сделал его предшественником первого исследователя полуострова Степана Петровича Крашенинникова.
100 великих географических открытий





Семен Дежнев был предпринимателем. Вместе с приказчиком Федотом Поповым он путешествовал с целью поиска товара, который можно было бы получить даром, а потом выгодно продать. Жалование казакам платили совсем небольшое — по пять рублей в день. Зато разрешалось брать с коренных жителей-иноверцев любых размеров ясак, преимущественно пушниной. Дежнев нашел более выгодный промысел. Он отбирал у чукчей рыбий зуб — моржовые клыки. Цена одного «зуба» — 60 рублей (вдесятеро больше годового жалованья). В устье Колымы Дежнев погрузил на коч полсотни пудов моржового клыка, что дало около трех тысяч рублей дохода.
И он пошел с отрядом 90 человек на семи кочах дальше на восток вдоль побережья. Два коча были затерты льдами, а пять сумели обогнуть Большой Каменный Нос, то есть Чукотский полуостров, и выйти в пролив между Азией и Америкой. Мыс этот давно уже назван именем Дежнева.
Буря разметала кочи. Коч Дежнева выбросило южнее реки Анадырь. Он отправился к этой реке, на север. В отчете об этом путешествии напишет: «Все в гору, сами пути себе не знаем, голодны и холодны, наги и босы». Десять недель шли эти люди, и во время похода погибло 13 человек. Те, кто дошел, перезимовали в землянках на берегу реки, а весной 1641 года построили два коча, но не смогли дойти до волока, потому что встретили сопротивление чукчей, с которых собирались взять ясак. Новая зимовка. Но тут подошел еще один отряд, объединившись с которым Семен Дежнев продолжил свой «промысел» на Анадыре.
В это время его спутник Федот Попов со своим кочем оказался около неведомой земли. Большая река (ее назвали по имени Федота — Федотовщина) впадала в море. Попов поднялся немного вверх по ней, но потом вернулся к берегу и, двигаясь на юг, дошел до узкого мыса, которым заканчивалась земля. Дальше на юг расстилалось море, а в нем — цепочка островов. По крайней мере один из них хорошо виден при ясной погоде. Неизвестно, видел ли этот остров (его имя — Шумшу) Федот Попов, но он был близок ко второму своему открытию — Курильских островов, протянувшихся от Камчатки на юго-запад на 1200 км.
Но первое его открытие, несомненно, — Камчатка, один из крупнейших полуостровов Евразии. Вполне возможно, что кто-то из казаков и раньше попадал на эту землю, но об этом не осталось никаких сведений. Сменившему Семена Дежнева в Анадырском остроге Курбату Иванову было известно о земле камчатской совсем немного.
Курбат Иванов, первым пересекший Байкал в 1643 году, организовал теперь поход и на Камчатку. Из острога он с командой 22 человека на коче спустился по Анадырю к морю. Затем поплыл вдоль побережья на северо-восток. Но через несколько дней судно попало во льды и затонуло. На счастье, случилось это на мелком месте, рядом с берегом, на котором лежал скелет кита. С помощью прочных ребер кита, вполне заменивших рычаги, потерпевшие подняли со дна свой корабль. Потом они его отремонтировали, заделали пробоины, однако не решились на нем плыть и потащили бечевой, идя по берегу. Они вышли на Чукотский полуостров, шли по берегу Берингова моря до глубоко вдающегося в сушу (на добрую сотню верст) залива Креста, и здесь кончились последние продукты… Продолжали идти, питаясь только дарами тундры, грибами и ягодами.
И вот еще один залив — длиной в полсотню верст. Его через 300 лет, в 1848 году, английский капитан Мур назовет бухтой Провидения в знак благодарности Богу за то, что позволил в ней перезимовать. И, наконец, добрались до Чукотского Носа, уже знакомого казакам.
Результат этого героического похода — карта Курбата Иванова. На ней — бассейн Анадыря, все повороты главной чукотской реки, протянувшегося на тысячу километров, береговая полоса, горные хребты и, что удивительно, — остров к северу от Чукотского полуострова. Это мог быть только остров Врангеля, про который Курбату рассказали, очевидно, чукчи. На русской карте этот остров появился почти за 300 лет до его открытия американским китобоем Томасом Лонгом.
Уже на чертеж Земли Сибирской, составленный по указанию тобольского воеводы Петра Годунова, легла река Камчатка, но вся внутренняя часть полуострова была неизвестна, да и представление о побережье было слишком приблизительным.
Завершил этап открытия и присоединения Камчатки к России Владимир Атласов, за что и назван был Пушкиным «Камчатским Ермаком». Уроженец Великого Устюга, он в 1695 году был назначен приказчиком Анадырского острога, и Камчатка попала в поле его деятельности как сборщика ясака. Вначале он послал на разведку отряд казака Луки Морозко, который дошел до реки Тигиль и рассказал о том, что видел и каким путем шел. И вот зимой 1697 года приказчик Атласов собрал отряд в 120 казаков из русских и юкагиров и вышел в поход с оленьим караваном. Два месяца шли они…
За Корякским хребтом началась камчатская земля, в которой жили коряки. С них Атласов собрал ясак соболями без сопротивления. Направился дальше, разделившись на два отряда: Морозко пошел на восток, а сам он — по западному берегу — на юг. Но когда коряки увидели, что казаков стало вдвое меньше, объединившись с изменниками-юкагирами, напали на отряд. Трое казаков погибли в этом первом столкновении, пятнадцать ранены, в том числе и сам Атласов.
Но Атласов выстоял и пошел дальше, во внутреннюю Камчатку, поднявшись вверх по реке Тигиль, разведанной Морозкой. Вышли к Срединному хребту, перевалили через него и спустились в густо населенную долину реки Камчатки, по течению которой отправились на лодках к морю. «А как плыли по Камчатке, — писал в своей „скаске“ Атласов, — по обе стороны иноземцев гораздо много. Посады великие, юрт ста по три, по четыре, по пять сот и больше есть…»
Владимир Атласов — первый человек, описавший главную достопримечательность Камчатки — вулканы…
Дойдя до моря, Атласов отправился к Охотскому морю, где на реке Ича срубил острожек. В нем перезимовал. Взяв с собой плененного камчадалами японца Даибея, двинулся на юг и встретил еще один народ, ему не знакомый, который назвал «курильскими мужиками»: «…на камчадалов схожи, только видом их чернее, да и бороды не меньше». Видимо, это были айны — жители Курильских островов и Сахалина.
Атласов добрался до южной оконечности Камчатки и оттуда увидел первый остров Курильской гряды — Шумшу. В его «скаске» говорится, что вышел он к реке и «против нее на море как бы остров есть». Дальше — безбрежный океан. Атласов возвращается в зимовье к Иче уже осенью. За время его отсутствия пали от бескормицы или болезни олени. Угроза голода заставила с наступлением весны двинуться в обратный путь, в Анадырь. Часть отряда (28 человек) отправилась в долину Камчатки «на откорм» у камчадалов.
В начале июля 1699 года Атласов вышел в путь, с ним — только 15 казаков и два юкагира да собранный ясак — 330 соболей и 190 красных лисиц.
Он снова в долине реки Камчатки, густо населенной тогда — не меньше 25 тысяч человек в ней жило. И на сей раз Атласов заметил вулканы, очевидно, ранее закрытые туманом: «…есть гора, подобна хлебному скирду, велика и высока гораздо; из нее днем идет дым, а ночью — искры и зарево…»
Весной 1700 года, через пять лет, вернулся Атласов в Якутск. С отчетом же о своих скитаниях он поехал в Москву. Проезжая через Тобольск, рассказал он обо воем виденном тамошнему географу и чертежнику карт Семену Ремезову, который начертил с его слов карту Камчатки. В Москве доклад Атласова был всеобъемлющ: в нем содержались сведения о горах, реках, берегах Камчатки, ее зверях и красной рыбе, о жителях полуострова — камчадалах и айнах. Сообщил он и о Курильских островах, о Японии и даже о «Большой Земле» (так Атласов называл Америку). По мнению академика Л.С. Берга, «ни один из сибирских землепроходцев XVII и начала XVIII веков… не дает таких содержательных отчетов». Высоко оценил его сведения и Петр I.
Выслушав его «скаски», Владимира Атласова повысили в должности и отправили снова на Камчатку казачьим головой. Как только прибыл он в 1707 году в Анадырский острог, преодолев за полгода просторы Сибири, сразу же пришлось подавлять бунт казаков. Восставшие его арестовали, но он сумел убежать из-под стражи. Знакомым путем ушел он на Камчатку. Два года он провел там, сражаясь с непокорными камчадалами, но взбунтовавшиеся казаки его все же до него добрались. Последние дни Атласова описал Пушкин, собиравшийся в последний год жизни писать повесть из камчатской жизни: «Не доехав полверсты, отправили они трех казаков к нему с письмом, предписав им убить его, когда станет читать… Но они застали его спящим и зарезали».
Существует версия, что раньше русских на Камчатку попали японцы. В 1698 году Атласов отбил у камчадалов плененного ими японца из города Осака по имени Денбей. Он был выброшен на камчатский берег после кораблекрушения. Могло и раньше подобное случиться, но об этом ничего не известно. Атласов отправил его в Москву. Там первого японца в России представили царю Петру Великому, который поручил обучать японскому языку детей боярских на случай, если придется ехать в далекую страну торговать. И некоторые из них, действительно, были переводчиками при первой встрече русских с японцами во время плавания М. Шпанберга. И в этом тоже заслуга Атласова, проявившего интерес к плененному иноземцу. А интерес «камчатского Ермака» к природе Камчатки сделал его предшественником первого исследователя полуострова Степана Петровича Крашенинникова.
Человек, который продолжил начатое Атласовым познание Камчатки, родился как раз в год его гибели. Был он одногодок Ломоносова и вместе с ним учился в Славяно-греко-латинской академии в Москве, только поступил в нее на семь лет раньше «архангельского мужика». Всего 26 лет прошло после гибели «камчатского Ермака» Владимира Атласова и появился на Камчатке ее истинный первый исследователь — Степан Петрович Крашенинников. Ему суждено было завершить открытие в целом крупнейшего полуострова Восточной Азии, хотя, конечно, исследования природы Камчатки продолжались и в последующем.
Степан Крашенинников был включен в состав Второй Камчатской экспедиции В. Беринга как студент при академиках Г.Ф. Миллере и И.Г. Гмелине. Больше трех с половиной лет ехали они через Сибирь. Для Краше-нинникова это была очень хорошая школа. Он работал все эти годы и превратился из ученика в самостоятельного ученого.
И вот, наконец, на стареньком паруснике «Фортуна» в октябре 1737 года Крашенинников приближается к Камчатке. В пути судно сильно потрепал шторм, открылась течь, и капитан распорядился выбросить за борт все лишнее, в том числе оборудование и личные вещи студента Крашенинникова. При попытке стать на якорь на реке Большой, корабль выбросило волной на песчаную косу, где людям пришлось неделю находиться в ожидании помощи.
Первым делом Крашенинников организовал метеорологические наблюдения в Большерецке, первые на Камчатке, которые велись обученными помощниками из местного населения и в его отсутствие. Сам он в январе 1738 года с собачьей упряжкой отправился в первый маршрут — на горячие ключи, а от них — к Авачинской сопке, о которой написал, что она «курится беспрестанно». Он описал Ключевскую сопку, поднявшуюся на 4750 м над уровнем моря. Всего за несколько дней до его прибытия прошло извержение вулкана, и Крашенинников подробно рассказал о нем со слов очевидцев: «Вся гора казалась раскаленным камнем. Пламя, которое внутри ее сквозь расщелины было видимо, устремлялось иногда вниз, как огненные реки, с ужасным шумом…»
Горячие источники обнаружены в разных концах полуострова. Особенно мощные открыты им у истоков реки Семячик. «На сей площади во многих местах горячий пар выходит с великим стремлением, и шум воды клокочущей слышится… вода кипит белым ключом, как в превеликих котлах… пар идет из них столь густой, что в семи саженях человека не видно». Неподалеку он увидел фонтаны кипящей воды — гейзеры, одно из чудес природы Камчатки.
Очень много внимания уделял Крашенинников разнообразной растительности и животному миру Камчатки. Им описаны впервые огромные лежбища моржей, морских котиков и сивучей, которые «около каменных гор или утесов в океане… ревут страшным и ужасным голосом»; птиц, которых на Камчатке «великое множество», многотысячные косяки идущей на нерест горбуши. Эти рыбы, «будучи в реках, цвет свой переменяют, телом худеют и в крайнее приходят безобразие…»
Сотни километров преодолел Крашенинников по Камчатке: летом на лодках по рекам, зимой — на собачьих упряжках. Особенно интересным было его зимнее путешествие 1739—1740 годов вдоль тихоокеанского побережья на север. По долинам рек Карага и Лесная он вышел на Охотское побережье, прошел по нему на юг до реки Тигил и вернулся в Нижнекамчатск. Не раз пересекал он весь полуостров по долинам рек Камчатка и Быстрая. В пути довелось ему познакомиться с камчатским землетрясением: «…земля так затряслась, что мы за деревья держаться принуждены были, горы заколебались, и снег с оных покатился».
Был он и на юге Камчатки, на небольшом, но глубоком (до 300 метров) озере Курильском. Помощника своего Степана еще в 1737 году Крашенинников послал на Курильскую гряду и получил от него сведения о двух самых северных островах.
Вернулся Степан Крашенинников в Петербург через 10 лет после того, как покинул его. И прожил еще тринадцать лет. Умер 45-ти лет от роду. Через год вышла его книга «Описание Земли Камчатской» — одно из самых замечательных произведений русской науки.

Черный Орелъ

Строеніе судна Чернаго Орла въ Нижнекамчатскѣ, подъ командою Капитана Галла. Сильное землетрясеніе. Спускъ судна Чернаго Орла и выходъ его изъ рѣки въ морѣ. Плаваніе къ острову Уналашкѣ. Пребываніе на семъ острову; отплытіе отъ онаго къ Берингову проливу и обратный путь къ Уналашкѣ.

авторъ:Гаврила Сарычевъ Путешествіе Капитана Биллингса и плаваніе Капитана Галла на суднѣ Черномъ Орлѣ въ 1791 году. — Санктпетербургъ: Морская типографія, 1811.




Изъ описанія путешествія Капитана Сарычева видно, что для исполненія порученной Капитану Биллингсу секретной Экспедиціи, къ предполагаемому плаванію по восточному Океану, построены были въ Охотскѣ два судна; одно наимяновано Слава Россіи, другое Доброе намѣреніе; изъ коихъ послѣднее при выходѣ изъ рѣки Охоты разбилось, и по невозможности его починить тогдаже было сожжено, чтобъ чрезъ то достать употребленное къ его крѣпленію желѣзо; котораго часть, съ прочими спасенными матеріалами, парусами и такелажемъ отправлены на суднѣ Слава Россіи въ Камчатку; гдѣ предположилъ Капитанъ Биллингсъ [76]построить вновь небольшое судно; и какъ на одной только рѣкѣ Камчаткѣ находится лиственичный лѣсъ удобный къ судовому строенію, то въ 1789 году, по прибытіи на зимовку въ Петропавловскую гавань отправилъ онъ Тимермана Ускова берегомъ въ Нижне-камчатскъ съ предписаніемъ заготовлять на сей рѣкѣ лѣса, и выбравъ способное мѣсто заложить катеръ по данному ему чертежу. Людей для работъ велѣлъ требовать отъ Нижнекамчатскаго Городничаго; между тѣмъ, впродолженіе зимы, перевозили туда на собакахъ изъ Петропаловской гавани нужныя къ строенію матеріалы и желѣзо.

1790 года, К. Биллингсъ по прибытіи съ судномъ Слава Россіи на вторичную зимовку въ Петропавловскую гавань, нашолъ тутъ пришедшее изъ Охотска транспортное судно, привезшее оставленныя тамъ съ разбитаго судна добраго намѣренія команду, провизію и матеріалы. Все сіе, по наступленіи зимняго пути, отправилъ онъ частями на собакахъ въ Нижнекамчатскъ къ строющемуся тамъ судну. Назначенный командиромъ на оное Капитанъ Галлъ, 16 Декабря отправился изъ Петропавловской гавани на собакахъ въ Нижнекамчатскъ и приѣхалъ туда 28 числа тогожъ мѣсяца; онъ нашелъ вновь заложенное судно набранное наборомъ. Тимерманъ Усковъ, бывшій при строеніи, донесъ Капитану Галлу, что въ теченіе прошедшаго лѣта работа шла не такъ поспѣшно, какъ бы [77]надлежало, по причинѣ малаго числа рабочихъ людей, которыхъ давали ему по временамъ изъ Козаковъ Нижне-камчатской команды; но при всемъ томъ успѣлъ онъ заготовитъ и сплавить по рѣкѣ все потребное количество лѣсу.

Капитанъ Галлъ, желая сколько можно поспѣшить строеніемъ судна, чтобъ при первомъ вскрытіи водъ спустить его на воду и успѣть весною выйти въ море къ соединенію съ судномъ Слава Россіи, сдѣлалъ нужныя къ тому разпоряженія, вытребовалъ къ находившимся въ работѣ людямъ еще изъ Нижнекамчатска и изъ Тигиля 25 Козаковъ, къ тому приѣхали изъ Большерѣцка, долженствующіе поступить въ настоящую команду судна 10 человѣкъ матрозовъ. Большое затрудненіе настояло въ пріуготовленіи уголья для кузнечной работы, которые прежде сего жгли изъ березоваго лѣсу въ ямахъ по берегамъ рѣки Радуги, въ 7 верстахъ отъ города; но какъ годный для сего лѣсъ по времени изтребили, то нашли другое удобное мѣсто вверхъ по Камчаткѣ рѣкѣ въ двухъ верстахъ, изобильное не токмо сухимъ лиственичнымъ лѣсомъ годнымъ къ жженію уголья; но и находился тутъ сарай, изъ коего сдѣлали кузницу для ковки якорей. Недоставало еще на подмазку судна густой смолы, которую посредствомъ Земскаго Суда подрядили поставить таíòновъ Толбачинскаго и Чапинскаго остроговъ, по 6 рублей пудъ. Между тѣмъ работа при [74]строеніи судна шла съ поспѣшностію. 21 февраля приѣхалъ въ Нижнекамчатскъ изъ Петропавловской гавани Штурманъ Прибыловъ съ штурманскими припасами.

44 Апрѣля, въ 6 часовъ вечера, находившіеся въ Нижне-камчатскѣ жители почувствовали столь сильное землетрясеніе, что трудно было человѣку устоять на ногахъ; многіе старые домы въ городѣ повредило, печи разсѣлись, и нѣсколько трубъ обрушилось, колокола сами собою звонили и люди выбѣжали изъ домовъ, будучи объяты страхомъ; ледъ на рѣкѣ Камчаткѣ во многихъ мѣстахъ растрескался и вода выступила сверхъ онаго. Сіе страшное землетрясеніе продолжалось одну только минуту; но нѣкоторые изъ жителей чувствовали за нѣсколько времени предъ симъ слабое колебаніе земли. Три человѣка Кенанцовъ, вывезенные изъ Америки въ Нижне-камчатскъ на промышленическомъ суднѣ, какъ скоро почувствовали колебаніе земли, то стали прыгать съ странными тѣлодвиженіями; хозяинъ того дому, гдѣ они тогда были, выгналъ ихъ на улицу; но они и тамъ не переставали прыгать до тѣхъ поръ, какъ земля успокоилась. Капитанъ Галлъ спрашивалъ ихъ о причинѣ сего страннаго дѣйствія; они объявили ему, что въ ихъ землѣ весьма часто бываютъ землетрясенія, и что при таковыхъ случаяхъ обыкновенно земляки ихъ скачутъ для того, что при семъ движеніи землетрясеніе не такъ кажется страшнымъ, и проходитъ между тѣмъ нечувствительно. [75]

Въ 1756 году было здѣсь землетрясеніе еще сильнѣе нынѣшняго, и послѣ того не чувствовали онаго до сего времени.

5 Числа изъ огнедышущей Ключевской горы шелъ отмѣнно противъ прочихъ дней густой дымъ, и чувствовали въ разные часы потрясеніе земли.

66. Приѣхалъ изъ Петропавловской гавани въ Нижне-камчатскъ Капитанъ Берингъ, и явился въ команду Капитану Галлу. Ввечеру въ исходѣ 9 часа землетрясеніе возобновилось, но слабо, и продолжалось 30 секундъ; потомъ чрезъ нѣсколько времяни чувствовали еще два сильные удара.

Съ 23 числа стали очищать и пріуготовлять фундаментъ къ спуску судна.

Въ сіе время наступила теплая погода и снѣгъ началъ таять.

2727. Ледъ по срединѣ рѣки Камчатки промыло на четыре сажени въ ширину; потомъ къ слѣдующіе дни по немногу ломало ледъ далѣе внизъ по рѣкѣ.

Май. 11. Маія чувствовано было небольшое колебаніе земли.

55. Противъ еленговъ рѣка очистилась отъ льда и съ сего времяни стали ловить въ ней мѣлкую рыбу, называемую покамчатски хахалчей, а по руски костюшкою: она составляетъ здѣсь знатную часть запаснаго корму для собакъ; ибо красная большая рыба хотя и идетъ лѣтомъ по рѣкѣ во множествѣ, но по скорому ея ходу [76]и по быстринѣ рѣки не успѣваютъ здѣшніе жители заготовлять достаточно.

Въ ночи на 7 число прошла рѣка Радуга; она теченіе имѣетъ многими изгибами изъ ближнихъ горъ; весьма камениста и мѣлководна; впадаетъ въ рѣку Камчатку съ лѣвой стороны, и своимъ теченіемъ пресѣкаетъ ее нѣсколько вверхъ, такъ что обѣ сіи рѣки при своемъ соединеніи составляютъ по лѣвую сторону острый мысъ, на коемъ расположенъ городъ Нижнекамчатскъ. Ширина Радуги при ея устьи до 50 саженъ. Она, за 30 лѣтъ предъ симъ, впадала въ Камчатку на версту выше сего мѣста; но время отъ времяни, подмывая лѣвый берегъ и засыпая правый подавалась къ городу, и на конецъ снесла многія городскія строенія. По вскрытіи рѣки Радуги стала ловиться рыба Чевыча.

Капитанъ Галлъ, разполагая по успѣшной работѣ произходившей при строеніи судна, надѣялся спустить его на воду 12 числа сего мѣсяца, о чемъ увѣдомилъ и Капитана Биллингса; но между тѣмъ встрѣтившіяся препятствія оное остановили; ибо оказался совершенный недостатокъ въ желѣзѣ, такъ что вмѣсто онаго принуждены были употреблять плотничные инструменты, также настояло великое затрудненіе въ пріуготовивши уголья къ кузнечной работѣ, и наконецъ продолжавшіяся ненастныя погоды долго препятствовали конопатить и смолить судно. [77]

1313. Капитанъ Галлъ ѣздилъ къ устью рѣки Камчатки для осмотру онаго, и нашелъ, что у всѣхъ береговъ и на мѣдяхъ лежалъ еще толстый примерзшій къ землѣ лёдъ.

3131. Спустили судно на воду и назвали его Чернымъ Орломъ; оно видъ имѣло катера, длина его на палубѣ 50, ширина 20, глубина 9 футъ. На третій день по спускѣ поставили на него мачту, сдѣланную со стеньгой изъ цѣльнаго дерева; но какъ при обдѣлкѣ ея оказались вверху гнилые сучья, то принуждены были отрубить верхъ и сдѣлать особую наставную стеньгу, а посему и весь такелажъ должно было передѣлывать, отъ чего вооруженіе шло не такъ поспѣшно, какъ бы надлежало.

Іюнь.
1212 Іюня катеръ переведенъ къ устью рѣки Камчатки и поставленъ подлѣ зимовавшаго тамъ казеннаго транспортнаго судна, съ котораго слѣдовало взять четыре мѣдныя 3 фунтовыя пушки, привезенныя прошедшаго лѣта изъ Охотска съ разбитаго судна Добраго Намѣренія.

При устьѣ рѣки на правомъ берегу находится не большое Камчадальское селеніе и одна большая землянка, служащая вмѣсто магазина для складки провіанта.

По неимѣнію каменнаго здѣсь баласта принуждены были положить въ катеръ песчаный баластъ.

По предписанію Капитана Биллингса Капитану Галлу велѣно къ имѣющейся морской провизіи изтребовать [78]еще отъ здѣшняго правительства 1000 кулей муки, и половину изъ оной перепечь въ сухари, но по недостатку здѣсь провіанта отпущено только 243 пуда муки и 55 пудъ сухарей.

2222. Катеръ совсѣмъ былъ готовъ къ походу и вытянулся на средину устья рѣки, гдѣ положили якорь на глубинѣ 3
1
2
саженъ, въ ожиданіи благополучнаго вѣтра къ выходу въ море.

Съ сего мѣста взяты пеленги: Ключевская огнедышущая гора SW 76°. Маякъ, при устьѣ рѣки Камчатки SW 47°, въ разстояніи 1
1
2
мили[1] Камчатскаго мыса, къ сѣверовостоку оконечность SO 63°, въ 20 миляхъ. Какъ сей мысъ, видѣнный Англинскими мореплавателями бывшими съ Капитаномъ Кукомъ, опредѣленъ наблюденіями въ широтѣ и долготѣ; то посему и взятому съ катера на него пеленгу сыскана долгота устья рѣки Камчатки 163°,3′ отъ Гренвича.

Прикладный часъ здѣсь сыскать было невозможно; ибо полныя воды были непримѣтны, по причинѣ большой коренной въ рѣкѣ воды и сильнаго ея теченія отъ 3
1
2
до 4
1
2
миль въ часъ.

2525. Ввечеру при тихомъ попутномъ вѣтрѣ, съ помощію буксира вышелъ Капитанъ Галлъ съ катеромъ Чернымъ Орломъ изъ устья рѣки Камчатки въ море; но по [79]причинѣ наставшаго безвѣтрія, отойдя 5 миль, принужденъ былъ стать на якорь на 5 саженяхъ глубины при песчаномъ грунтѣ. При выходѣ изъ рѣки, глубины по форватеру не было менѣе 14 футъ.

2626. Поутру Капитанъ Галлъ снялся съ якоря и взялъ курсъ нѣсколько сѣвернѣе Берингова острова, который на 4 день плаванія и открылся. Въ полдень 30 числа видѣнъ онъ былъ на OSO въ 8 миляхъ; тогда по наблюденію найдена широта мѣста 55°,28′.

Капитану Галлу предписано было отъ Капитана Биллингса, по выходѣ въ море изъ устья Камчатки рѣки, идти на первое назначенное сборное мѣсто у Берингова острова и ожидать тутъ судно Слава Россіи до 29 Маія; но какъ сей срокъ давно уже прошелъ, то Капитанъ Галлъ не почитая уже нужнымъ заходить къ сему острову, направилъ путь по сѣверную сторону гряды Алеутскихъ острововъ прямо къ острову Уналашкѣ на второе положенное къ соединенію мѣсто.

Іюль.
22 Іюля поутру въ 3 часа увидѣли съ судна Чернаго Орла Мѣдный островъ на SSO въ 30 миляхъ. Въ полдень широта по наблюденію найдена 55°,31′, долгота счислимая 167°,57′. Склоненіе компаса сыскано по Азимуфу 9°,17′ восточное.

Слѣдующіе дни продолжались вѣтры умѣренные и отъ части по путные, перемѣнявшіеся свое направленіе отъ S, SO и SW при туманной и сырой погодѣ. [80]

1616. Послѣ полудня воздухъ нѣсколько очистился, и тогда впереди усмотрѣли вершину высокой горы острова Акутана на OSO
1
2
O въ 60 миляхъ. На другой день поутру увидѣли туже гору на SO 75°, и еще къ SW открылись верхи горъ острова Уналашки.

Въ полдень по наблюденію найдена широта мѣста 54°,42′, долгота счислимая 189°,2′, тогда острова Уналашки сѣверозападной мысъ былъ на SO 36°, въ 35 миляхъ. По положеніи сего пеленга на карту, Капитанъ Галлъ опредѣлилъ мѣсто судна, въ долготѣ 192°,27′, слѣдовательно восточнѣе счислимаго на 3°,25′. Таковая разность произошла, какъ думать должно, отъ попутнаго теченія моря.

Слѣдующіе два дни стояла пасмурная погода съ дождемъ при крѣпкомъ вѣтрѣ отъ SO, который отнесъ судно нѣсколько къ западу.

2020. Поутру въ 9 часовъ утра открылся вдругъ изъ подъ мрачности на OSO высокій камень, стоящій въ морѣ отдѣленно отъ острововъ, въ разстояніи 18 миль къ N, отъ самаго ближняго острова Умнака. Сей камень возвышается надъ водою на подобіе пирамиды и издали весьма походитъ на судно идущее подъ парусами.

2222. Поутру плаватели приближились къ острову Уналашкѣ, и въ полдень были у самаго входа въ Капитанскую гавань по близости низменнаго мыса на коемъ находится Алеутское селеніе называемое Пестряково [81]тогда изъ онаго пріѣхалъ къ нимъ на байдаркѣ Алеутъ, который сказывалъ, что судно Слава Россіи приходило къ острову, стояло нѣсколько дней на якорѣ, и ушло опять въ море, и что съ онаго оставлены люди въ селеніи Иллюлюкъ. Капитанъ Галлъ, извѣстясь объ ономъ, пошелъ съ судномъ въ западное предмѣстіе Капитанской гавани, и обойдя по южную сторону островъ Амакнакъ, сталъ на якорь подлѣ селенія Иллюлюкъ.

Здѣсь нашелъ онъ Лѣкаря Алегрети, звѣровщика и матроза оставленныхъ съ судна Слава Россіи, и при нихъ морскую провизію съ частію матеріаловъ нужныхъ для Катера Чернаго Орла. Получилъ также писменное повелѣніе отъ Капитана Биллингса, въ коемъ онъ увѣдомляетъ его, что ожидая тщетно судна Чернаго Орла двѣ недѣли, наконецъ принужденъ былъ, оставя въ Капитанской гавани съ лѣкаремъ Алегрети нужныя для судна Чернаго Орла провизіи и матеріалы, предпринять путь къ Берингову проливу. Между тѣмъ предписывалъ ему, идти тудаже не теряя ни мало времяни, и назначилъ сборнымъ мѣстомъ губу св: Лаврентія, гдѣ намѣренъ ожидать его до 20 Августа.

По сему предписанію надлежало Черному Орлу немедлѣнно отправиться въ повелѣнный путь; но какъ во время плаванія къ Уналашкѣ примѣчена была въ ономъ течь по 12
1
2
дюймовъ въ часъ, то Капитанъ Галлъ рѣшился прежде выходу въ море осмотрѣть его, и для сего все [82]изъ судна выгрузилъ на берегъ, наконецъ и самый песчаный баластъ, который надлежало перемѣнить и положить вмѣсто онаго каменный, ибо песокъ, проходя по мѣлкости своей сквозь внутреннюю обшивку судна, засаривалъ не только что проходы водѣ во льяло, но и самыя помпы отъ песку портились. Чрезъ восемь дней судно было совсѣмъ готово, и все въ него опять погружено.

Во время стоянія катера здѣсь на якорѣ, погоды продолжались ненастныя, вѣтры были хотя умѣренные, но часто сильные вихри вдругъ вырывались изъ за горъ.

Алеуты привозили на судно рыбу треску и палтусовъ; въ заменъ оной дарили ихъ табакомъ, который они съ отмѣннымъ удовольствіемъ принимали и старались доставать его сколь можно болѣе, вымѣнивая оной у матрозъ на сухую рыбу, жиляныя нитки и горлы сивучей, употребляемые ими на сапоги.

Алеуты сказывали, что зимовавшее на Уналашкѣ судно купца Шелехова, взяло съ сего острова 50 человѣкъ Алеутъ и 30 Алеутскихъ женщинъ, отправилось въ море, и пошло къ сѣверу на Котовые острова, найденные Штурманомъ Прибыловымъ, для промыслу морскихъ звѣрей.

Капитанъ Галлъ роздалъ Алеутамъ посланныя съ нимъ изъ Нижнекамчатска повелѣнія къ Тоенамъ Алеутскихъ острововъ, заключающія въ себѣ предписанія, [83]какъ должны они поступать съ иностранными судами, ежели придутъ къ ихъ островамъ.

3131. При тихомъ SO вѣтрѣ катеръ снялся съ якоря и пошелъ въ море; но отошедъ 4 мили принужденъ былъ за противнымъ вѣтромъ остановиться на якорь въ восточномъ предмѣстіи Капитанской гавани противъ селенія Имагни и простоять тутъ до 4 Августа; тогда при возставшемъ попутномъ вѣтрѣ плаватели удалились въ море и стали держать къ Берингову проливу мимо Прибыловыхъ острововъ.

Августъ
77. Находились они по наблюденію въ широтѣ 57°,33′, долготѣ счислена 190°,28′. Вскорѣ послѣ сего усмотрѣли съ судна островъ Св: Павла, который есть сѣверный изъ Котовыхъ, открытыхъ Прибыловымъ острововъ; по пеленгамъ опредѣлился онъ въ широтѣ 57°,16′ долготѣ 190°,49′. Здѣсь найдено склоненіе компаса чрезъ азимуфъ 21°,36′.

11. При попутномъ свѣжемъ вѣтрѣ, Капитанъ Галлъ надѣялся сего дня засвѣтло усмотрѣть островъ Св: Матвѣя, названный Англичанами Горъ, велѣлъ прибавить всевозможные паруса; но въ 6 часовъ вечера увидѣлъ онъ, что островъ сей по счисленію находился еще въ 23 миляхъ на SO 84°, то и приказалъ держать на N въ бейдевиндъ, будучи увѣренъ, что сей курсъ будетъ на ночь безопасенъ. Въ половинѣ двенадцатаго часа ночи вдругъ открылся предъ судномъ въ туманѣ берегъ въ [84]двухъ только миляхъ, и глубина оказалась 10 саженъ; почему поворотили судно на другой галсъ и легли на SSW. Чрезъ два часа послѣ сего туманъ нѣсколько очистился и показался гористый утесистый берегъ, а къ SW отъ онаго увидѣли отдѣленный большой утесный камень, который и признанъ за островокъ названный Агличанами Пеникль, лежащій по близости Горова острова. Хотя по счисленію, веденному на катерѣ, и почитали себя отъ него къ востоку на 23 мили; но видно, что сильное теченіе моря къ западу приближило судно къ сему острову.

1212. По разсвѣтѣ, за густымъ туманомъ, усмотрѣнной ночью земли мореплаватели уже не видали; курсъ стали держать къ восточному мысу острова Св: Лаврентія, названному Англичанами Клярковъ.

1515. Въ полдень по наблюденію найдена широта мѣста 61°,17′, долгота счислима 189°,27′. Склоненіе компаса сыскано по азимуфу 25°,8′ восточное.

1616. Въ полночь открылся въ туманѣ на NWtN въ двухъ миляхъ камень на подобіе пирамиды, находящійся на одномъ изъ трехъ маленькихъ островковъ, лежащихъ при сѣверовосточномъ мысѣ острова Св: Лаврентія. Глубина оказалась 15 саженъ, грунтъ илъ съ камнемъ. Мореплаватели обойдя сіи островки держали курсъ къ N, при туманной погодѣ.

18. Поутру въ 9 часовъ открылся къ N низменный [85]берегъ, въ 5 миляхъ и за нимъ посредственной высоты горы. Капитанъ Галлъ приказалъ держать на NNW
1
2
W вдоль сего берега, который почиталъ мысомъ Роднея, и не видя находящагося при ономъ маленькаго островка Следжь, надѣялся вскорѣ увидѣть другой небольшой островокъ въ лѣвой сторонѣ, именуемой Кингъ, чтобъ повѣрить чрезъ него свое счисленіе. Въ 11 часовъ по прочищеніи нѣсколько туману увидѣлъ онъ на SSW маленкій островокъ холмомъ, вскорѣ потомъ открылся и другой островъ на StW; тогда увѣрился онъ совершенно, что сіи два островка изъ числа трехъ острововъ называемыхъ Гвоздевыхъ, и что неизвѣстное попутное теченіе моря въ прошедшія двои сутки, пронесло судно далеко впередъ.

1919. Поутру туманъ очистился и открылись всѣ три Гвоздевы острова и восточный мысъ Азіи. Когда Капитанъ Галлъ положилъ пеленги на карту, тогда увидѣлъ что счисленіе пути веденное имъ было назади, по долготѣ къ востоку 1°,22′, а по широтѣ 1°,11′, къ югу.

2121. Въ 7 часовъ утра мореплаватели вошли въ устье Губы Св: Лаврентія, и стали на якорь на глубинѣ 10 саженъ; въ двухъ миляхъ отъ сѣвернаго берега, противъ Чукотскаго селенія называемаго Унягма; вскорѣ увидѣли они ѣдущихъ къ нимъ отъ селенія на коженой байдарѣ 11 человѣкъ Чукчей, которые приближась къ судну Черному Орлу остановились въ нѣкоторомъ [86]разстояніи отъ него, и одинъ изъ нихъ держа въ рукѣ свернутую писмомъ бумагу, произносилъ съ крикомъ нѣкоторыя слона къ Россіянамъ; но какъ на суднѣ Черномъ Орлѣ не было толмача знающаго Чукотскій языкъ, то словъ сихъ не могли понять; а по тѣлодвиженіямъ Чукчей заключили, что они хотятъ отдать бумагу, но не смѣютъ пристать къ судну. Капитанъ Галлъ полагалъ навѣрное, что находящаяся у Чукочь бумага должна быть къ нему отъ Капитана Биллингса, бывшаго здѣсь съ судномъ Слава Россіи, старался онъ чрезъ знаки приглашать ихъ на судно, предлагалъ имъ въ подарокъ табакъ, бисеръ и прочія любимыя ими бездѣлицы, но они долго еще не рѣшались приближаться, наконецъ осмѣлились и пристали къ судну. Лѣкарь Алегрети сошелъ къ нимъ въ байдарку и приласкалъ ихъ подарками, тогда двое изъ Чукчей взошли на судно; одинъ изъ нихъ поднесъ Капитану Галлу два моржовыхъ зуба, за что отдарилъ онъ его табакомъ; другой имѣвшій въ рукахъ привезеную бумагу, не отдавалъ доколѣ не дали и ему двухъ фунтовъ табаку. Капитанъ Галъ, развернувъ бумагу, нашелъ въ ней предписаніе къ себѣ отъ Капитана Биллингса, слѣдующаго содержанія „4 числа Августа по прибытіи моемъ съ судномъ Слава Россіи въ губу Св: Лаврентія ожидалъ прибытія вашего до 14 числа сего мѣсяца; но какъ между тѣмъ предпріялъ я путешествіе берегомъ чрезъ Чукотскую землю; то судно и команду поручилъ [87]Капитану Сарычеву съ предписаніемъ, что нужно еще исполнить при слѣдующемъ плаваніи. Ежели вы въ губѣ Св: Лаврентія не застанете уже судна Слава Россіи, то извольте слѣдовать на островъ Уналашку, гдѣ найдете Капитана Сарычева и отъ него получите мое наставленіе, по коему и должны поступать.„

Чукчи вскорѣ поѣхали обратно къ селенію. Всѣ они были росту не малаго, сложенія крѣпкаго и свирѣпаго вида. Одежда на нихъ была оленьи парки, штаны и торбасы; сверхъ платья надѣты кишочныя камлеи на подобіе употребляемыхъ на Алеутскихъ островахъ. Вооружены были копьями и луками, колчаны висѣли за спинами наполненные стрѣлами; сверхъ сего каждый Чукча имѣлъ при бедрѣ по большому ножу; матрозы примѣтили у нихъ еще небольшіе ножи спрятанные въ рукавахъ платья[2].

Капитанъ Галлъ не находя надобности оставаться [88]здѣсь, и боясь упустить бывшій тогда попутный вѣтръ, приказалъ поднять якорь и вышелъ изъ губы Св: Лаврентія, направляя плаваніе свое къ острову Уналашкѣ. Въ полдень по наблюденію высоты солнца найдена широта мѣста 65°,30′, тогда сѣверный мысъ при устьѣ губы былъ отъ судна на NO 29°,30′; а южный лежащій на другой сторонѣ губы SW 34°,00′. По положеніи сихъ пеленговъ и широты на карту Капитана Кука, опредѣлилось на оной мѣсто судна въ долготѣ 189°,36′ отъ Гренвича. Отъ сего пункта мореплаватели начали вести счисленіе своего пути.

2222. Въ полдень по наблюденію найдена широта мѣста 64°,12′; долгота по счиленію 190°,56′. Послѣ полудни въ 5 часовъ утра увидѣли верхи горъ острова С: Лаврентія на SO 40°.

23. По широтѣ мѣста сысканной чрезъ наблюденія и по счисленію пути найдена долгота 191°,33′, а по пеленгамъ взятымъ на островъ Св: Лаврентія и положеннымъ на карту оказалась долгота 190°,39′; слѣдовательно разности между обѣими долготами 54′; Капитанъ Галлъ полагаетъ, что сіе несходствіе произошло отъ неизвѣстнаго теченія моря, которое, думаетъ онъ было изъ губы Нортонъ къ западу[3]. [89]

24. Погода была облачная съ туманомъ и мокротою. Въ полдень миновали въ 3 миляхъ восточный мысъ острова Св: Лаврентія.

29До 29 числа продолжалась мрачная погода, а сего числа въ полдень нѣсколько прояснѣло и позволило мореплавателямъ взять высоту солнца, по коей найдена широта мѣста 55°,05′; долгота счислима была 193°,56′, склоненіе компаса сыскано чрезъ азимуфъ 18°,8′ восточное. По причинѣ близкаго разстоянія до острова Уналашки, Капитанъ Галлъ приказалъ, въ наступающую ночь держать судно въ бейдевиндъ лѣвымъ галсомъ подъ малыми парусами. На расвѣтѣ мореплаватели увидѣли Умнацкій столбъ или камень на SO 55°. Въ полдень широта по наблюденію найдена 54°,7′, долгота счислимая 193°,55′; а по пеленгамъ положеннымъ на карту оказалась долгота 193°, слѣдовательно западнѣе 55 минутами.

Сентябрь.
2 Сентября, вскорѣ послѣ полудни, вошло судно Черный Орелъ въ западное предмѣстіе Капитанской гавани и по тихости вѣтра стало на якорь въ Натыкинской бухтѣ. Въ сіе время пріѣхалъ на оное Капитанъ Сарычевъ, и тогда Капитанъ Галлъ узналъ отъ него, что судно Слава Россіи пришло къ Уналашкѣ 29 числа [90]прошедшаго мѣсяца и стоитъ нынѣ въ Капитанской гавани противъ селенія Иллюлюкъ. Между тѣмъ вѣтръ совсѣмъ утихъ, почему судно Черный Орелъ провели буксиромъ по южную сторону острова Амакнака, и поставили его подлѣ судна Слава Россіи.