love is...

баю бай...:)))

чем можно заняться,когда давно пора ложиться спать,но совсем не хочется

три медведя,не знающих ПДД )

Медведь

Они с сестрой, толкаясь, карабкались наперегонки вверх по склону. Очень важно было забраться первым, потому что снизу смотрела мать. Когда до вершины снежника оставалось совсем немного, сестра вырвалась вперед и сразу же, раскинув лапы, бросилась брюхом на снег и заскользила вниз. Он устремился следом за ней. Мокрый снег приятно холодил брюхо, от скорости захватывало дух. На середине спуска он догнал сестру, так как был тяжелее, и, изловчившись, поддал ее лапой. От удара сестра перевернулась набок и тут же ухватила его зубами за шерсть на холке. Он поднялся на лапы, споткнулся и кувыркнулся через голову, увлекая сестру за собой. Так, крутящимся мохнатым клубком, они и подъехали к матери. Ниже снежника был чавкающий, пропитанный талой водой дерн, и здесь они опять устроили кутерьму, с притворной яростью бросаясь друг на друга, падая и поднимаясь. Весеннее солнце сияло на чистом небе, склоны вокруг покрывала молодая глянцевая трава, и только в крутой вершине узкого оврага еще искрился снег.

© Леонид Новожилов

© фото:Игорь Шпилёнок

Сестра ловко выскользнула из-под него и снова помчалась в гору. Он бросился вдогонку, напрягая все силы…

Дергающейся лапой, преуменьшено имитирующей движения, видимые во сне, медведь задел свою морду и очнулся. Не выходя из дремы окончательно и не открывая глаз, он напряг слух и потянул носом воздух. Все было спокойно: привычная тишина окружала берлогу, никаких опасных запахов не поступало через небольшое отверстие в низком своде его укрытия. Медведь полизал пересохшие, потрескавшиеся за зиму подошвы лап и снова забылся.

Это был матерый десятилетний самец, но во сне он чаще всего видел себя медвежонком. Ему снились разные забавы и игры с сестрой, брусничные поляны, заросли сладкой малины, сцены рыбалки. В этих снах всегда, явно или незримо, присутствовала мать - мудрая и всемогущая защитница, и от этого они были наполнены бесконечным ощущением покоя и безопасности.

Мягкий мамин живот, дающий тепло и сладкое молоко – первое, что узнал медведь в своей жизни. Спустя месяц после рождения у него прорезались глаза, и он смог увидеть в сумраке берлоги не только материнский живот, но и ее большие лапы, ее огромную морду с добрыми глазами и ласковым языком. Рядом крутилась беспокойная сестренка. Вверху, над головой матери, светилась дыра, через которую снаружи проникал свежий воздух, неся разнообразные запахи.

День ото дня в берлоге, приютившей медведицу с медвежатами, становилось светлее: куржак, обрамляющий дыру, испарялся днем от теплоты наружного воздуха и отверстие все более и более расширялось. Наступил день, когда сверху потекла вода и в берлоге стало сыро и неуютно. Тогда медведица раздвинула ветки и коряги, закрывающие вход в пещеру, и выбралась наверх. Медвежата поспешили следом. Внешний мир встретил их ярким светом, больно ударившим по глазам, густым настоем запахов леса, пробуждающегося к новой жизни, тугой и пестрой волной звуков. Галдели и свистели птицы, бурая прошлогодняя трава шелестела на прогалинах, шумел ветер, запутавшийся в вершинах темно-зеленых елей.

Медведица сразу повела медвежат в редколесье, туда, где снег сошел уже почти полностью, где можно было питаться остатками прошлогоднего урожая кедрового стланика, а главное – имелась возможность передвигаться, не оставляя следов. Она знала, что в это время из селений, расположенных по берегам большой реки, приходят на медвежьи территории опасные люди, выслеживающие проснувшихся медведей по следам на снегу и несущие им смерть.

Первое время после выхода из берлоги – самое голодное. Прошлогодних орехов и ягод удавалось найти не так уж много. Чтобы прокормить себя и медвежат, медведице приходилось выкапывать из едва оттаявшей земли съедобные корни растений, разрывать норы грызунов в поисках их самих и их запасов. Порой, чтобы обнаружить очередной достаточно прогретый солнцем кормовой склон, она покрывала в день не один десяток километров. С наступлением сумерек медведица находила укромное место и устраивалась на ночь. Уставшие медвежата приваливались к ее животу, ища сосцы, и засыпали во время кормления.

В мае стало легче: на альпийских лугах появилась свежая сочная трава, кустарники покрылись молодой листвой, которая тоже годилась в пищу. Позже, когда лес в долине и предгорьях полностью освободился от снега, а листва берез, осин и тополей уже могла укрывать ее и медвежат от опасных людей, медведица вернулась в окрестности берлоги, чтобы лакомиться черемшой и первыми ягодами.

Иногда в лес заходили люди, которые, как знала медведица, не представляют угрозы ни ей, ни ее детишкам. В гамме запахов, исходящих от этих людей, медведица не улавливала те особые пугающие запахи, которые всегда сопровождают охотников – запах пороха и запах смазочного масла. Группы этих незлых людей в отличие от крадущихся охотничьих отрядов были шумны и многоголосы, и медведица задолго до их приближения могла определить направление их движения и увести медвежат в сторону. На тропах и стоянках людей порой обнаруживались остатки их еды. Медвежатам особенно нравилось вылизывать банки из-под сладкого сгущенного молока.

В середине лета медведица повела медвежат к большой реке. Здесь медвежата впервые увидели своих сородичей. Некоторые медведи были гораздо больше их матери, просто великаны. Каждый занимал у реки свой участок и грозным рычанием давал понять медведице, что ей и ее детишкам здесь делать нечего и лучше уйти по добру, по здорову.

Наконец медведице удалось найти свободное место. Медвежата боялись реки и держались подальше от кромки воды. Река представлялась им огромным чудовищем, разлегшимся в лесу. В том месте, где остановилась медведица, был перекат, и его шум медвежата принимали за злобный предостерегающий рев этого грозного исполина. Однако мать бесстрашно забралась на косматую холку чудовища и погрузила голову в воду.

Когда, спустя несколько секунд, медведица вынула голову из воды, в ее пасти бился странный серебряный зверь без лап. Медведица вернулась к медвежатам и бросила бьющегося зверя к их ногам. Из прокушенного тела зверя текла кровь. Более сообразительная сестра бросилась на зверя и прижала его лапами к береговой гальке. Зверь неожиданно взмахнул мощным хвостом и ударил сестру по морде. Сестра испуганно взвизгнула и кинулась под защиту матери. Воспользовавшись этим, серебряный зверь поскакал к воде. И тут маленький медведь совершил первый в своей жизни мужественный поступок: он бросился на зверя, схватил его зубами за голову и одновременно всем телом навалился на его опасный хвост. Вкусная кровь заполнила пасть медвежонка. Медвежонок сильнее сжал челюсти, голова зверя хрустнула, и он перестал биться. Подошла мать, одобрительно урча. Гордый медвежонок торжествующе хрипел, не отпуская голову зверя. Сестра проскользнула меж ног матери, вцепилась зубами в поверженного зверя, деловито стала выедать его спину…

Весь остаток лета медведица и медвежата провели около реки, питаясь рыбой. С наступлением осени в долине начала поспевать голубица, за ней - клюква, и медвежья диета стала более разнообразной. Прошло еще немного времени, и медведица покинула долину. Большая рыба ушла из реки, зато в предгорьях, на каменистых склонах, заалели брусничные россыпи, а ветви кедрового стланика поникли под тяжестью щедрого урожая орехов.

К заморозкам и медведица, и медвежата накопили достаточно жира, чтобы спокойно встретить зиму. Они опять спустились в лес, в ельник, знакомый медведице с детства. Там она нашла оставленную весной берлогу, устроенную под вздыбленными корнями большой, наполовину поваленной ели. Логово, в том виде, в каком его обнаружили медведи после полугодичного отсутствия, не годилось к зимовке.

Первым делом медведица освободила его от влажной листвы и разного прелого лесного мусора. Затем она несколько углубила и расширила берлогу, ведь медвежата так выросли, что теперь для троих берлога прежних размеров была бы тесна. Стараясь не уходить далеко от берлоги, медведица надрала корья с поваленного сухостоя и застелила им в несколько слоев дно логова. Сухой мох с ближайшего болотца послужил в качестве дополнительной мягкой подстилки. Медвежата помогали матери, принимая это за новую игру. Завершив внутреннее убранство, медведица приступила к наружным работам. Корягами и еловым лапником она плотно завалила логово, оставив только узкое отверстие для входа.

Несколько дней после этого медведи провели около берлоги, залезая в нее только на ночь, обживая. Однажды вечером медведица, забравшись в жилище следом за своими детьми, заложила ветками вход изнутри. А ночью выпал снег и накрыл берлогу и все вокруг белым одеялом. Больше медведи до самой весны не выходили из берлоги. Медвежата угомонились и заснули на второй день после снегопада, а медведица бодрствовала еще с неделю, беспокойно прислушиваясь и принюхиваясь. За эту неделю снег выпадал еще два раза. Он придавил ветки, маскирующие берлогу, и теперь недобрый человек, находясь даже совсем близко от этого места, не смог бы догадаться, что рядом с ним под снегом спит медвежья семья...

Злые люди убили мать и сестру следующим летом во время рыбалки. Лодка с заглушенным мотором сплавлялась по реке с подветренной стороны, и когда она вышла из-за лесистого мыса, медведица заметила ее слишком поздно. Она рявкнула предостерегающе и бросилась к медвежатам, выгоняя их из воды. Они устремились к тропе, пробитой в густом прибрежном кустарнике. Медведица задержалась, давая медвежатам возможность скрыться первыми, закрывая их собой. С лодки грянул залп, и медведица упала, издав мучительный рев. Снова громыхнуло, сестренка споткнулась на бегу и поползла, перебирая передними лапами. Новый залп – она уткнулась мордой в траву и затихла…

Испуганный насмерть медвежонок мчался прочь от страшного места. Он не выбирал дороги, ноги сами привели медвежонка к родной берлоге. Забившись в угол, он провел в ней безвылазно три дня, ожидая прихода матери и сестры. Наконец голод выгнал его наружу. Пересилив страх, поминутно останавливаясь и прислушиваясь, он вернулся к реке. На том месте, где он оставил мать и сестру, галдела стая черных птиц, растаскивая клочки протухающего мяса.

Для молодого медведя наступили трудные времена. С места, где он рыбачил с матерью и сестрой, его прогнал старый самец, бродивший до этого неприкаянно около реки. Медвежонку приходилось днем прятаться в прибрежных кустах. Ночью он выходил к реке и подбирал на берегу объедки старика.

Ему повезло, что никто из медведей не занял осенью территорию его матери, и он смог и эту зиму провести в родной берлоге. А еще через год он вырос уже настолько, что взрослые медведи, живущие по соседству, и молодые медведи, ищущие для себя свободные угодья, заметив на стволах пограничных деревьев сделанные им высокие метки, предпочитали ретироваться.

Прошло еще несколько лет, и во всей округе не стало ему равных по размеру и весу. Когда в сезон рыбалки медведь выходил к реке, то мог занимать теперь любое приглянувшееся место. Другие медведи спешили удалиться, признавая его превосходство. В брачные периоды ни один самец не осмеливался приблизиться к нему и к избранной им самке.

В последнее лето с медведем произошел необыкновенный случай. Молодая самка, пришедшая на его страстный призывный рев, завела с ним странную игру. Она не позволяла ему сблизиться с ней, но в то же время не уходила далеко. Она, казалось, приглашала его следовать за ней. И медведь пошел. Самка увела его за реку, к синеющему на краю мира хребту, в места, где медведь никогда раньше не был. Они пришли на поляну, расположенную среди глухого леса. Смерч невиданной силы когда-то славно здесь порезвился: громадные деревья были повалены и поломаны, словно прутики. Теперь место бурелома густо заросло малинником.

Медведь, причмокивая от удовольствия, принялся есть сочную ягоду, но, оказывается, самка привела его не за этим – она звала его дальше. Посередине поляны стояло сухое, расщепленное на несколько плах дерево, обломанное на такой высоте, что медведица, поднявшаяся на задние лапы, стала с ним вровень. Посмотрев на подошедшего медведя, самка оттянула лапой одну из плах и отпустила ее. И плаха завибрировала, запела низким гудом, переливчато меняющим свою окраску. Медведь замер, словно зачарованный. Самка оттянула и отпустила вторую, более тонкую, плаху. Эта плаха тоже запела, и ее высокий голос соединился с низким голосом первой, образуя совершенно новый музыкальный звук, который странным образом наполнил медведя чувством сладкой муки…

Эта осень случилась неурожайной на орехи и ягоды. В предгорьях уже лежал снег, а медведь все бродил по склонам, поросшим стлаником, выискивая редкие в этом году шишки. В конце концов, он залег на полмесяца позже обычного и не в своем родном ельнике, а здесь же, среди зарослей стланика, устроив наскоро берлогу в сухом логе глухого оврага.

Жизнь и смерть белоухого медведя Тяпы

Тяпа родился два года назад на склоне Ольховой сопки в уютной берлоге, где было темно и тепло. Глаза Тяпы ничего не видели, он только чуял мать, тыкался носом в ее мокрый пахучий живот.
Вокруг берлоги — по склону, распадку — рос ольховый стланник, среди которого с ревом и рыком носились лайки. В позднюю осень, когда медведица забиралась в берлогу, ее выследили собаки охотника Сороки. Промысловик Петр Сорока за тридцать лет жизни в лесу убил много медведей. Его собаки были из волчьей породы. Они рвались в пещеру, где устраивалась на зимнюю ночевку круглобокая медведица. Медведица страшно заревела и махнула лапой. Завизжала собака. Кровь осталась на снегу. Смеркалось. Охотник и собаки ушли, оставив в покое беременную злую медведицу.
Сорока рассказал мне эту историю, показал шрам на морде здоровенного пса. Другие собаки с такими же драными мордами и закрученными хвостами ждали своей очереди поласкаться с хозяином. Сорока потрепал одного, крупного с бандитской мордой.
— Конак! Пьет водку. Не закусывает, — и тягуче прокричал: — Во-олки!
Августовские комары висели роем, черным зудящим облаком. Сорока не обращает на комаров вниманье. Один впился ему в веко.
—Это опасный медведь, — моргнув, сказал Сорока. — Тот самый — один из тысячи. Он может напасть. Эт-тта самое, наверняка нападет когда-нибудь.
Сорока выпивал и становился разговорчивым, был добрее домашней лабрадорихи Ильзы. Ильзу выпускали из домика, побегать она не успевала — лайки презирали избалованную неповоротливую Ильзу. Выпимши, Сорока сильно заикался. Злился. Говорил, что деньги — это мусор, лабрадориху снисходительно называл Гильзой.
Малыш родился за неделю до Нового года.
Когда семья первый раз выбралась на весеннее солнце, Тяпа понял, что у него есть два брата. На берегу озера было ветрено. Тяпа узнавал новые запахи, лез за матерью в воду, фыркал и кряхтел. Солнце садилось за острые вершины хребта. На Черном озере поднялась волна, у Тяпы громко загудело в ушах. По волнам прыгала лодка с людьми. Медведица встала на задние лапы, повела носом. Люди приближались.
— Смотрите, на берегу медведица с медвежатами, — сказал человек с фотокамерой и стал нацеливаться объективом.
— Эт-тта самое, они уйдут. Испугаются. Почуют нас.
Московский фотограф хотел снимать медведей вблизи.
— Поехали!
Лодка двигалась вдоль берега, мотор ревел. Медведи почти сразу ушли. Москвич погрустнел. Мотор выключили, лодка плыла к берегу по инерции. Проводник Петр Сорока делово объяснил:
— Медведи плохо видят, поэтому хорошо слышат и чуют. Они сразу уходят от людей. Это нормальное поведение дикого зверя...
— Медвежонок остался.
— Что? Это топляк. Дерево, — Сорока махнул рукой.
— Да нет, — фотограф указывает на берег. — Вон он сидит. Давай, давай ближе!
Тяпа почти ушел за матерью, но вдруг остановился на границе открытого берега и таких знакомых зарослей ольхового молодняка. Там впереди мать и братья, сопя, пробирались в глубь леса. Сила природного разума — животный инстинкт гнал медвежью семью прочь от человека и его запахов. Но как это бывает, один раз из тысячи, любопытство вдруг пересилило страх: медвежонок Тяпа остановился, повернулся, сделал несколько шагов к озеру и сел на песчаную отмель. Лодка ткнулась носом в берег. Человек вышел, стал приближаться к медвежонку. Тяпа внюхивался в металлические, масляные, сладко-приторные запахи людей. Они почему- то не пугали его. Человек приблизил к его носу фотоаппарат, пощелкал, потом протянул руку и погладил по голове, потрепал за ухом. Тяпе сначала понравилось. Но вдруг голоса людей стали громче, в них появились тревожные нотки. Медвежонок попятился, покатился назад в колючие стланиковые заросли, вскочил на лапы и побежал сломя голову на запах семьи и мокрого весеннего леса.
— Уходи оттуда! — кричал Сорока. — Не надо так. Она вернется в любую секунду.
Сорока вскинул ружье, снял с предохранителя. Нацелился в бело-серый прозрачный лес. Медвежонок, испугавшись крика, смешно отпрыгнул и косолапо побежал в кусты. Скоро пропал из виду. Москвич с сожалением хмыкнул и залез обратно в лодку.
— Так не надо, эт-тта самое, с матухой шутки шутить не стоит.
— Тяпа.
— Что? — Сорока по-настоящему разозлился. Этот заезжий московский фотограф рассердил охотника своей глупостью и дилетантством. — Вы, эт-тта самое, пожалуйста, слушайте, что я говорю. А то забирайте деньги, и, эта... до свидания.
Мужчина с фотоаппаратом выглядел обычно, традиционно для людей своего круга и образа жизни — такие люди идут в разные страны — леса, озера, горы — рискуют, подвергают жизнь опасности, чтобы сделать дорогой снимок.
— Конечно, простите, — человек с фотоаппаратом выглядел рассеянно. — Тяпа... Дочери, когда она была ребенком, подарил плюшевого медведя. Назвала Тяпой. Один в один. И уши, главное, такие же.
Мой сын родился в канун Нового года.
Теперь ему два. Через некоторое время сын узнал, что у него есть старшая сестра. Мы гуляли вместе по заснеженному парку. Было безветренно, светило яркое солнце. Малыш, научившись теперь ходить, мерил снежные сугробы новыми валенками. Я держал сына за руку и строго говорил ему, что по дороге, где ездят машины, ходить опасно. Мы уходили вместе с моей семьей в лес, все дальше и дальше от дыма и масляных запахов городской улицы. Я был из таких же людей, как тот фотограф, про которого мне рассказал охотник Петр Сорока. Мне надоела московская суета, и я перебрался жить на Камчатку, где встретил разных людей и зверей. Сорока был моим проводником в мир диких камчатских медведей.
До Черного озера из Петропавловска я добирался часов пятнадцать. Это глухие места, севернее Усть-Камчатска где-то километров на сто. Озеро как бы в чаше, вулканической кальдере. В него втекают ледяные речки, в которых нерестится лосось. Медведи стремятся к речкам, идут туда, где есть пища. Пока нерестится рыба, медведи рядом с рекой. Заканчивается нерест, и мишаки уходят в глубь леса на ягодное пастбище. Медведи усердно пасутся на ягодных болотах и полянах, наедают жир для зимней спячки.
Встречал меня Петр Сорока, старый охотник, ворчун и пьяница. Его дом стоит в лесу, вокруг дома — поляны с высаженными цветами, хмельными галереями, огуречной грядкой под парником и высоким диким травником с комариными тучами. На крыше сарая пчелиные ульи. Зима была холодная, десять пчелиных семей погибли. Сорока сожалеючи кивает. Сорока живет один, женщины не уживаются с ним.
— Эт-тта самое, она хочет, чтоб я уехал в город. А собаки?
Шесть охотничьих лаек в хозяйстве у Сороки. Еще лабрадор Ильза, отданная дочерью на летние каникулы.
— У Гильзы течка, — говорит Сорока. — Псы дерутся.
Сорока хватает ладную собаку с волчьим окрасом и хвостом-кренделем, начинает тискать ее за морду. Это Тайга, мать всей своры. Тайга валит глупую Ильзу и грозно рычит над ней. Великан Конак смиренно ждет, когда суровая мать оттаскает его зубами за морду и рыкнет в ухо. Мордастый Хорт тявкает и прячется под крыльцом: его обижают остальные собаки, как мальчика-толстяка или неловкого солдата. Рексик нашелся зимой в лесу за сотню километров от человеческого жилья. Сорока думает, что Рексик послан небом, считает его собачьим ангелом-хранителем. Отца своры, мужа Тайги, месяц назад убила старая медведица. Сорока застрелил медведицу, когда она, встав на задние лапы, пошла в атаку.
Мы причаливаем к берегу на моторке. Собаки встречают: по морду стоят в воде, поскуливают от нетерпения. Черно-белый здоровяк Конак вскидывается и лапами ложится на плечи хозяину. Сорока негромко ругается, привязывает лодку к ольховой стволине.
— Волки, волки! Эт-тта самое, волки!
Нагрузившись вещами и аппаратурой, идем по тропинке от берега к дому и постройкам. Хлюпает вода под настилом, досками — будто по болотной гати идешь. Пересекают наш курс одна за другой тропы.
— Эт-тта самое, медвежьи.
Становится не по себе, волосы шевелятся. С озера ветерок. Собаки сопровождают. Если почуют медведя, зальются особенным азартным лаем. В домике мы садимся за стол и, пожевав немного карасей с икрой, выпив водки, сразу и приступаем к беседам.
— Меня ж чуть не съели. Эт-тта самое, на болоте.
Тайге позволено лежать в домике посреди комнаты, ее морда изрезана черными боевыми шрамами. Расчехленное ружье стоит возле шкафа. Рация на широком письменном столе. Бумаги с записями и печатями. Приподнимается комариная сетка на двери, наполовину вваливается громила Конак.
— Пшел!! Взял моду... Я оставил лодку на берегу, отправился посмотреть, много ли ягоды. Наливки я люблю, ягодные настойки. Выпьем?.. Закуси... Эт-тта самое, поднимаю голову, а он прямо на меня смотрит, из кустов вышел. Идет на меня. Ружье я оставил в лодке, зажег фальшфеер, а мишак не боится. Тогда я, пересилив страх, сделал пару шагов в его сторону, тычу в морду огнем. Мишак остановился. Большой? Ну да, матерый был, лет пяти. Эт-тта самое, лапы! Такая лапа лошади хребет ломает. Я успел залезть на дерево. Стволина хлипкая, качается. Медведь сел на жопу и сидит. Я ему бросил шапку, он ее разодрал зубами и когтями. Тут я представил, эт-тта самое, как он меня будет рвать... Конак, выпьешь? Пшел! Лезет в дом, — с наигранным негодованием ворчал на собаку Сорока.
За окном стемнело. Красная луна повисла над хребтом. Мы разговариваем под клюквенную настойку, луна побелела и висит уже на траверзе Кассиопеи. Ночь — самая медвежья пора; где-то там по отмелям ходят огромные медведи, ловят лосося, и никто никогда не узнает об их жизни, настоящей жизни.
Утром мы погрузились в моторку и поплыли через озеро, километров за восемь, к речке Буянке. Ткнулись в песок у самого устья. Сорока вытянул лодку на берег. Привязывать было не к чему: широкая мелкого гравия лайда метров сто тянулась от плёеса до леска, за леском вставали тяжелые стволы большого леса. Медведей мы увидели сразу, они резвились на излучине под тяжелыми ольховыми кронами. Глубина в речке — человеку до пояса не доходит. Мишаки, как детвора, прыгали, ныряли. Это мне так показалось с первого раза, что дуркуют. Медведи ловили рыбу.
На плёсе рос куст. Я спрятался за куст, если так можно было это назвать, присел и стал ждать. Ждал, ждал. Лег на рюкзак. Осмотрюсь и лягу. Подремлю и посмотрю. Полчаса прошло. Подумал о материнстве: ехали на лодке, был совсем синий вечер, утки по сумеркам выводили утят на прогулку. Моторка резала воду, мелюзга разбегалась, хлопоча незрелыми крылышками. Мать-утка же взлетала и долго летела перед носом лодки, как бы уводя опасность от своего выводка. Наверное, каждая мать на этой земле, не задумываясь, отдала бы жизнь за свое дитя. Вот и главный закон природы вырисовывался. Я парил вместе с утками, философствовал, сладко дремал... Громкий всплеск заставил меня присесть. "Вот это лосось!" — подумал машинально. Из реки на меня смотрел медведь, он замер метрах в десяти. С перепугу я схватился за фотоаппарат и стал смотреть в видоискатель, — через оптику медведь казался не таким реальным. Медведь выпрыгнул из речки и понесся, отмахивая всеми четырьмя лапами, на фотокадрах смешно зависал в воздухе. Я успел заметить, что уши у медведя белые, смешно-белые.
— Ну, привет, медвед, — смог выдавить я и стал нервно подхихикивать. Это означало, что долгожданная встреча состоялась. Хм, а медвежья болезнь? Следов медвежьего помета не было, зато у меня громко заурчало в кишечнике: "Огурцы. Надо же, у Сороки вызревают огурцы".
Белоухий появился слева из-за косы.
Теперь я был предельно внимателен, хотя сонливость не проходила. Но я, как дисциплинированный солдат, нес свою вахту. Медведь медленно брел по лайде, низко, как обычно ходят медведи, опустив голову. Чайки вскинулись с причудливо вросшего в берег, отшлифованного водой до белизны древесного корня, стали недовольно летать. Белоухий переступил через корень-топляк. Остановился. Метров тридцать. Стал принюхиваться, водить носом влево, вправо. Потом поднялся на задние лапы. Береговая линия причудливой синусоидой тянулась к медведю. Щелк. Я сделал снимок. "Все, Белоухий, уходи. Получился кадр!" Медведь не уходил. Сорока с ружьем оставался у лодки. На этот раз страха не было ни у меня, ни у медведя. Белоухий стал осторожно обходить выбранную мною позицию. Он поднялся на взгорок, я почти лег на гравий — проецировал его ушастую голову, отороченную контровым светом, на ровно-синий склон сопки. Белоухий еще немного подождал и вдруг, развернувшись на сто восемьдесят градусов, припустился бежать в лесок, засверкали в прямом смысле его пятки.
"Любовь — это не сиюминутное желание, а трепетное неоспоримое чувство преданности, беззаветной верности и великодушия на долгие годы". Так я записал в своем дневнике. Когда мы возвращались домой к собакам и огуречным грядкам, небо ожило. Небо оживает к вечеру, это зависит от ветра, влажности и времени года. В августе все реже туманы, чаще контрастные закатные пейзажи. Кровавое облако, синяя даль и черный профиль горного хребта. Любовь приходит на закате. Очарованным странником плыву я по волнам, задумчиво улыбаюсь, сжимаю ниткой губы. На редкость получается идиотское выражение лица. В детстве у меня были звери: заяц, медведь и т. д. Медведь был большой, он всех защищал от ночных теней и таинственных шорохов.
— Так и подумал, эт-тта самое, что станет меня рвать, — продолжил вечером свой рассказ Петр Сорока. Отгрохотав тарелку икры, Сорока залил ее тузлуком, помешал, пока икринки не отвердели, стали тонуть, он рассол слил и бросил икру в дуршлаг сливаться.
— Спустился я с дерева и пошел, отошел метров на двадцать, обернулся, медведь снова появился из кустов. Эт-тта самое, путь к дереву был отрезан. Испуга больше не было, только во рту пересохло...
На улице залаяли собаки. Залаяли азартно, сурово, на низких нотах.
— Мишака погнали. Медвежатники, — с гордостью ответил Сорока и стал рассказывать дальше: — Думал я, эт-тта самое, как я буду кричать, когда медведь догонит и станет меня рвать. А иду медленно, не оборачиваюсь. Двести метров продирался через кусты. Дошел. Вот и берег, и лодка моя. Обернулся тогда — медведя нет.
Следующим утром снова отправились на Буянку, на плёсе разложили костер, я наловил красной нерки, раскидал по берегу. Сорока молча чистил картошку. Мною овладел азарт, о любви не думалось, знакомый пейзаж черноозерского плёса настраивал меня на веселое приключение. Белоухий скоро появился: шел по берегу, угрюмо качая головой, переставлял лапы, шел мягко, беззвучно. Удивительно быстро ходят медведи: не успеешь моргнуть глазом, а он уже прошел метров сто; бегают еще быстрее: взрослый медведь догоняет лошадь. Медведи — странники. Отмахать пятьсот-шестьсот километров для медведя — детская прогулка. Он не большой был, этот Белоухий. Я так прозвал его за белые уши. Цирковой медведь. Он был бы любимцем публики — катался бы на велосипеде, веселил детвору. Мне рассказывал один приятель, что в детстве, когда он жил в центре старого Петропавловска, в их доме обитал медедь. Медведь принадлежал подполковнику Самвделишному, командиру полка связи. Самвделишный вырастил медвежонка, гулял с ним на поводке. Мой приятель забирался на будку, где жил медведь, и, когда тот выходил наружу, прыгал ему на холку. И катался. Медведь валился на бок и смешно дергал лапами. Когда медведь вырос и стал задирать соседских собак, его отвели в лес и застрелили.
Белоухий приближался. Я думал о том, что медведь запросто может переломать хребет лошади или корове. Снимал без остановки. Щелк, щелк, щелк. Белоухий дошел до рыбины, лежащей метрах в пяти от костровища, понюхал. Аккуратно взял ее зубами и стал рвать, с треском сдирая с нерки красную шкуру. Треск стоял у меня в ушах. Сорока не подавал голоса, занимался ухой, не обращал на медведя никакого внимания. Ружье, как обычно, лежало в лодке, это мне больше всего и не нравилось.
За баней шла тропинка к ледяному ключу, там Сорока набирал воду. В ключи приходила нереститься нерка. Повадился рыбачить медведь. Каждый раз, когда нужно было идти за водой, я брал ведро и громко по нему колотил, выкрикивал при этом: "Медведь, уходи, уходи на...!" Внутри при этом все холодело, Через пару дней холодок прошел. Скоро отнерестилась нерка, ушел и медведь. Дорога в туалет была вдоль дикого высокотравья, я старался не смотреть в сторону широких троп и характерно примятых шаломайников.
Весь день мы ждали Белоухого. Он приходил то с одной стороны плёса, то с другой, все ближе и ближе, все уверенней был его шаг. Медведь оттопыривал нижнюю губу, косился на нас. Мы держали лодку наготове, стояли в воде по колено, в случае нападения готовились столкнуть лодку на стремнину и, защитившись от медведя носовой металлической частью моторки, уплыть. Медведь и не думал нападать: он заглянул в котел, который мы оставили в виде эксперимента специально для него, понюхал, но остатки вареной рыбы есть не стал. Как обычно, забрал свежевыловленную рыбину и не спеша, виляя толстым задом и громоздясь по песчаным уступам плёса, пошел к леску. Белоухий часа полтора отдыхал и снова возвращался за своей порцией. Много хороших снимков я сделал. Сорока был всегда где-то рядом, и обманчивое чувство безопасности успокаивало меня: "Даже если медведь и кинется, мы успеем уплыть", — думал я. Азарт и адреналин. Да уж. Другие медведи близко не подходили — почуяв людей и дым костра, разворачивались и быстро уходили в лес.
С каждым новым днем наших натуралистичных съемок Сорока становился все угрюмее. Долго возился с пчелами, ворчал, жаловался на холодные зимы. По вечерам пил и с какой-то ненавистью и раздражением рассказывал про заезжавших к нему туристов и фотографов, что лучше бы их вовсе и не видеть. Лучше бы они не приезжали никогда в его лес на Черное озеро, где прожил свои лучшие тридцать лет жизни он, инженер по образованию, охотник Петр Сорока. Однажды подозвал к себе Конака, налил ему в рот водки. Гигант Конак истек слюной, поджал хвост и спрятался под крыльцо, послышался обиженный рык толстяка Хорта.
— Прилетел-то со своим личным охотником. Абслу-уга! Специ-илисты, эт-тта самое! — Сорока заикался сильнее, когда нервничал. — Они думают, что медведям все равно. А медведям не все равно. Нечего их трогать вообще. Свой вертолет! Эт- тта самое, зачем медвежат трогать. Ничего хорошего в этом нет. Испортится зверь, эт-тта самое, испортится. Тя-апа, е твою ма...
Я почти ничего не понял из отрывистого рассказа Сороки, тем более он заикался, то и дело наливал и выпивал. Поймал Рексика и влил ему рюмку. Рексик часто задышал, высунул язык, широко открыл пасть. Со словами "на закуси" Сорока вывалил ему на зубы ложку икры.
— Это опасный медведь. У него развился ген небоязни человека, я это так называю. Эт-тта самое, он когда-нибудь обязательно нападет. Потом пишут, что медведи убивают людей. Вот так и убивают. Жил себе, жил в лесу и, эт-тта самое, вдруг напал. Все от человека, вся дрянь на земле от него. Выпьем?
Тайга все время лежала на своем месте в комнате у печки. Подняла голову, внимательно поводила ушами, серьезным взглядом окинула комнату. Мельком на меня. Потом долго не моргая смотрела на хозяина.
Тяпа был уже не пестун; один из братьев ушел от матери, а Тяпа все ходил за ней.
Медведица гнала назойливого двухлетка.
Однажды снова запахло едко-масляным, и громкий резкий звук-выстрел заставил Тяпу бежать сквозь шаломайники и скрученные стланики не останавливаясь и не оборачиваясь. Он стал самостоятельным подростком, больше никогда не встречал свою мать. У него вытянулась морда и стали расти лапы и загривок. Тяпа ловил рыбу, быстро набирал в весе, раздался в животе. Ему достался участок реки у самого плёса. Там было непросто поймать рыбу: на глубине нерка была резвая. Ближе к лесу, где рыба уже выходила на нерестовое мелководье, на песчаных отмелях сидели огромные взрослые медведи. Мать всегда уводила медвежат подальше от матерых, и все-таки Тяпиного брата ранней весной убил и съел здоровенный пятилеток. Тяпа видел теперь людей часто и не боялся, однажды пришел на плёс и сунул морду прямо в костер. Нос неприятно защипало. Едкий запах дыма не раздражал. Он нашел рыбину и съел ее. Потом люди уехали на лодке. Грохочущий шум удалялся от берега Черного озера, устья реки Буянки. Был синий вечер. Небо почернело, бахнуло громом, пошел дождь. Молодой медведь полночи до самого рассвета ловил рыбу: прыгал и нырял, шевелил белыми ушами, опустив морду в воду, выискивал пищу. К середине ночи разошлось на небе, луна осветила плёс и белоухого медведя Тяпу.
Вернувшись в Петропавловск, я скучал по сыну, писал в газету статью о Камчатке, медвежьем крае, и звонил Сороке. Хотел рассказать ему, что растет мой малыш быстро, как медвежонок на жирной нерке. Что зовут моего сына Петром, как и Сороку. Что становится Петр уже самостоятельным, маме помощник и защитник. Они гуляют в парке и уходят далеко-далеко от шумных дорог и масляных запахов. Старшая сестра подарила ему плюшевого медведя с белыми ушами, после моего рассказа о Черном озере назвали мишку Тяпой. Захлебываясь, говорю Сороке о том, какую я напишу интересную статью, ведь такие фото получились! Сорока почти не заикается по телефону. Мы попрощались. Сорока что-то еще говорил, но связь стала пропадать, и я услышал только:
— ...Я убил его. Вчера застрелил на плёсе

Вячеслав Валерьевич Немышев родился в 1969 году. Служил мичманом на подводной лодке на Северном флоте. Работал фотокорреспондентом в ведомственной газете Министерства атомной промышленности, оператором на кабельном телевидении города Электросталь Московской области. Двадцать семь командировок на Северный Кавказ. Снял фильм "Контрабасы" (о контрактниках-саперах в Грозном) для программы "Профессия репортер". Лауреат премии журнала "Нева" (2009).

партсобрание

Terre des Ours - clip "Kamchatka" de Cécile Corbel

Кутхины Баты

Заповедних Кутхины Баты расположен на южной оконечности полуострова Камчатка. Эта долина была сформирована несколько тысяч лет назад, когда массивный вулканический взрыв потряс всю окружающую природу. Во время катастрофы, огромное количество пепла распространилось по всей округе, создав слой, превышающий целых пять сантиметров.Ученые подсчитали, что извержение вулкана было в восемь раз большим, чем ужасное извержение Кракатау в 1883 году.

Из записок художника-анималиста

Несколько лет назад я отправился на Камчатку — в надежде встретить медведя-гиганта, особого камчатского медведя, близкого к американскому гризли. Но как его найти среди бесконечных сопок и непроходимых зарослей травы? Вскоре повезло — медведи начали попадаться, и я стал изучать их поведение, делать наброски. Жизнь медведей на Камчатке напоминает жизнь крестьян-сезонников, живущих сбором даров природы на лесных угодьях. Если удачно идет рыба — все медведи на рыбалке. Созрели шишки кедрача — идут шишковать на кедровый стланик. Выросла трава медвежья дудка — все на лесных полянах, созрела ягода голубика – все на тундровых ягодниках.

А.Белашов. Медведи на Камчатке.
Бумага, тушь, перо. 1975
Из записок художника-анималиста

Это поведенческое сходство в занятиях родило в прошлом массу сказок, в которых медведь-воплощение крестьянина-одиночки. Даже лыко дерут и медведь, и крестьянин осенью. Человек для своих целей, зверь — метит территорию. В отличие от людей медведи не любят толпы, они предпочитают одиночество или небольшие группы из двух или трех собратьев. Искать медведей нужно по тропинкам. Тропинки, плотные, утрамбованные за много лет, усеивают поляны, берега ручьев и озер и напоминают тропинки грибников под Москвой. Поэтому берега лесных озер и ручьев производят обжитое впечатление. Когда идешь по такой тропинке, приходится нагибаться или пролезать под упавшими деревьями, наклоненными кронами, проходить согнувшись в коридорах из прочной, как бамбук, травы.

Ходить вне этих тропинок трудно – такие плотные заросли. В этих условиях, конечно, сделать набросок с медведя маловероятно, а встреча в «коридоре» нос к носу в буквальном смысле меня не вдохновляла.

Свои надежды на встречу с медведем я возложил на рыбалку, но рыба шла плохо, и рыбачить приходил только один подросток, двухлетний медвежонок, вечно мокрый и тощий. Он даже и не ловил рыбу, а собирал обессилевших горбуш, уже отметавших икру, тащил их в прибрежные кусты, возвращался, искал еще, потом переплывал реку и исчезал в зарослях. Поутру это был его ежедневный маршрут. Сеансы моих наблюдений не превышали 10 — 15 минут.

А.Белашов. Зарисовки медведей на Камчатке
А.Белашов. Медведи на Камчатке.
Бумага, тушь, перо. 1975
Найти место для постоянных наблюдений помог случай. С орнитологом Женей Лобковым мы пошли искать лесное озеро, виденное им весной с вертолета. Там поселились лебеди, и его интересовало: выросло ли потомство? Конечно, собственные ноги не вертолет, и эти сто километров пешком с солидным грузом мне запомнились. Лебедей мы нашли в добром здравии, всю семью: четверых лебедят и родителей. Старики поднялись, облетели нас. Белые птицы на фоне заснеженных вершин, где-то за ними дымит вулкан Толбачек, тихое озеро с отражениями, голубыми струйками проходит ветерок по зеленой воде за строем плывущих лебедят. Где еще увидишь такое! Чомги сидят на плавающих гнездах-островках, трепещут на одном месте крачки, где-то в небе кричат гагары-тихий драгоценный мир, не терпящий присутствия человека. Мы постарались поскорее уйти. Вышли медвежьей тропинкой к броду ручья и пошли по тундре вдоль океана.

Здесь и встретил я первого медведя, с которого удалось долго делать наброски. Это была медведица, лучшие годы которой уже были позади. По силуэту она напоминала пасущегося бизона, е. изящными запястьями и стопами, с уверенными объемами всего тела. Вкусные ягоды голубики, видимо, приковали внимание этой могучей дамы. Я вылез из ложбинки, по которой шел на сближение с маленьким планшетом для набросков, все время стараясь передать в рисунке линию изгиба шеи и плеч зверя. Это не получалось, карандаш ломался, и приходилось часто менять бумагу. Мой товарищ, орнитолог, остался на берегу океана и виднелся маленькой точкой, вдруг эта точка стала размахивать руками, видимо, пытаясь мне что-то передать. Я обернулся... За спиной у меня стоят на задних лапах два медведя и с интересом разглядывают мое заняты. Уяснив, что я не камень, они, весело толкаясь, побежали по своим медвежьим делам. Я успел сделать только две закорючки...

А.Белашов. Зарисовки медведей на Камчатке
А.Белашов. Медведи на Камчатке.
Бумага, тушь, перо. 1975
Остановились мы в таежном домике с железной печуркой на берегу ручья. Женя переночевал и ушел, оставив меня одного в медвежьем царстве. Созревала голубика: любимая еда местных медведей, и я готовился к серьезному рисованию. По утрам, как только роса смоет вулканический пепел с листьев травы, выходил рисовать с большим планшетом. Шел сперва по берегу океана, чтобы оставлять меньше запаха, но запах коварен, он может распространяться облаком впереди тебя и струями отражаться от рельефа местности, разгоняя зверей.

Однажды был случай. Я рисовал медведицу с медвежонком на почтительном расстоянии, глядя в бинокль, и не учел особенности местности. Завихрения ветра ввели в заблуждение медведицу о моем истинном местонахождении. Она два раза вставала на задние лапы, нюхала воздух в ложном направлении, ее движения копировал медвежонок, и наконец она решила удирать от меня в мою же сторону.

Вообще сложилось впечатление, что медведи хорошо видят только близко, а издалека реагируют лишь на мелькание и резко движение, например, перемену листа белой бумаги. В то же время стоять и делать наброски можно совершенно открыто, делая маленькие, почти незаметные шаги. В основном я ходил рисовать к магистральной тропе всех местных медведей. Эта тропа проходит по серии полянок среди скорченного березового леса.

На всех полянах есть ягоды голубики и жимолости, но лучшие ягоды растут у берега океана, медведи это знают и идут по тропе к берегу. Это, видимо, просто удобный выход из леса. Здесь можно наблюдать активную медвежью нелюбовь друг к другу. Каждый следующий по тропе зверь выгоняет уже пирующего в ягоднике. Новый медведь тянет за собой облако комаров и мошки, это хорошо видно против света, когда уши медведя светятся на солнце на фоне темной листвы. Иногда он садится, вытирает комаров с носа или ложится на спину и начинает кувыркаться, так что видны только поднятые вверх ноги.

За одним таким пирующим медведем я долго ходил с альбомом. Присутствие человека чувствовалось, но аппетит был сильнее, он передавался и мне, мы нашлись оба — очень вкусно было. Иногда медведь вставал на задние лапы довольно близко, но не видел меня. Я даже стал сомневаться в его зрении, в конце концов мы обошли с разных сторон куст кедрового стланика и встретились нос к носу. Немая сцена длилась долгую секунду, как в замедленной съемке кино. Лицо зверя обострилось и утоньшилось, он подпрыгнул, развернулся в воздухе и полетел, как лань, не касаясь земли, без оглядки. Кстати, с оглядкой зверь убегает, когда не видит реальной опасности, а только ее подозревает.

Обратная дорога вдоль океана. Здесь на влажном песке можно изучать следы медведей и других животных. Следы оставляют рельефный рисунок – целая пластическая тема. Читаю по следам историю потерявшегося медвежонка – оказывается, и у медведей могут потеряться дети.

А.Белашов. Зарисовки медведей на Камчатке
А.Белашов. Медведи на Камчатке.
Бумага, тушь, перо. 1975
Вдоль ручья слвершает свой маршрут орлан-белохвост. На Камчатке у него еще белые плечи — это очень редкая птица. Вот он делает круг и садится на изогнутую березу. Береза изогнулась еще больше — она даже в тихую погоду изображает сильный ветер с моря. Берег ручья зарос красными цветами иван-чая и другим разнотравьем. Перевожу взгляд на лесную поляну — вот и медведь. Видна только спина темно-бурая, рядом еще звери — это медвежата. Медвежата черно-седые кажутся длинными, так как не видно ног. Медведица азартно собирает ягоды. Медвежатам скучно, они сыты, три часа дня — пора спать. Ветер удачный, в мою сторону, но все же чувствуются признаки беспокойства медведицы, она нюхает воздух, встает на задние лапы, а меня не видит. Я замираю, карандаш не трогает бумагу. Вот медведица принюхалась и быстрыми прыжками пошла в лес, медвежата рядом.

А.Белашов. Зарисовки медведей на Камчатке
А.Белашов. Медведи на Камчатке.
Бумага, тушь, перо. 1975

Наблюдения за медведями стали ежедневными, я начал привыкать к ним, но все же не было встречи с гигантским медведем, медведем-чудовищем. Я переключил внимание на лебедей на озере, стараясь изучить их полет.

Оказывается, у лебедей, есть воздушные дороги, они летают не просто в бесконечном пространстве, а по удобным маршрутам. На одно из таких мест я приходил ежедневно, а возвращался вечером. Дорога шла по прибрежной тундре, через ручей. Заодно налавливал для привады лощавых горбуш, делая попутно наброски с куликов и других птиц, шел по медвежьей тропинке мимо странное, довольно большой ямы, вы рытой медведем. Подходя к этой яме, я всегда немного шумел и говорил: «Миша, уйди».

В одно из таких возвращений я все же встретил своего гиганта. На фоне вечерней Кроноцкой сопки он стоял темным силуэтом. Движения его были мягкие, без суеты, он не озирался, как делают мелкие медведи, потому как был здесь самый главный, холка говорила о мощи его передних лап. Быстро смеркалось. Сопка из розовой превращалась в голубую, дымил за горизонтом вулкан Толбачек, растворился в вечернем сумраке и мой гигант. Я не стал подходить ближе, ограничившись наблюдениями в бинокль. Впереди была ещё ночная дорога…

вулканическая бомба

Продукт извержения вулкана Тятя 1973 г.
андезит : 35*30 см

Лавовая бомба серого цвета с отпечатком следа медведя, то ли медведь, убегая от проснувшегося вулкана, наступил на еще не застывшую вулканическую бомбу, то ли, наоборот, потянуло любопытного мишку посмотреть на вселенский катаклизм. Остался его автограф, запечатленный в камне

Когда не знаешь, делать что , спроси....

В командировку из Москвы в Палану
Учёный прибыл .Вот он раз к Степану
Пришёл .Мол ,так и так ,Кузьмич,
Хочу я поохотиться на дичь.

- А ты стрелять умеешь?- Да , стрелял.
- А бегать? – Да пока никто не обгонял.
- Ну,что ж , приметил я давно берлогу,
Коль бегать можешь ,соберись в дорогу.

Да только на охоте не плошай,
Что буду делать я ,за мною повторяй.
Идут ,бедуют. И вот они на месте.
Взялись за дело не спеша и вместе.

Когда ж подняли зверя из берлоги ,
Охотникам так пригодились ноги.
Помчал Степан. И гость не отстаёт.
Медведь за ними .Злится и ревёт.

Бежал-бежал учёный ,что есть сил ,
Потом подумал и себя спросил :
- Зачем же от медведя я бегу ,
Когда я застрелить его могу?

Он тут же снял ружьё и взвёл курок
И прямо в цель . Свалился мишка с ног .
Москвич ликует . Он от счастья пьян .
Но чем же недоволен так Степан ?

В затылке чеши ,хмурится ,сопит
И вместо похвалы такое говорит :
- Умеешь бегать ,так зачем стрелял ?
Медведь бы сам в Палану прибежал

Когда не знаешь, делать что , спроси.
Теперь бери мевдедя и неси.


© Элеонора Штильникова

"Чико! Бисквит! Рози!"

Канадские натуралисты Чарльз Рассел и Морин Эннс долго искали местечко, где бы устроить медвежью жизнь сообразно их привычкам и где бы люди и медведи могли зажить "единым человечьим общежитьем".
Ни в США, ни даже в Канаде такого уголка они не нашли.
Их пешие походы по Камчатке, этому самому медвежьему из всех медвежьих уголков на планете, не похожи на традиционные американские экотуры, в которых любители природы отпугивают медведей трещотками или колокольчиками. В полной тишине натуралисты склоняются над глинистой тропинкой, чтобы узнать, кто побывал здесь до них. А были пара медведей-тяжеловесов, лиса со щенками и горная овца, видимо, решившая провести каникулы в долине вулкана Камбальный.
В разгар наблюдений путешественников веселым галопом догоняют трое медведей-двухлеток. Убежать от них практически невозможно. Но Чарльз и Морин, похоже, и не собираются никуда бежать.

"Чико! Бисквит! Рози!" - радостно приветствуют они мохнатых шалунов.
Сцена веселого общения этой странной компании людей и зверей тронет самое заскорузлое охотничье сердце, и ему, может быть, и не захочется убивать своего сотого медведя... Вот малышка Рози принялась щипать траву в нескольких сантиметрах от ботинок Чарли и плутовато поглядывает на него. "Она к тебе явно неравнодушна", - подшучивает Морин.


Приемыши.
---------------
Все началось в мае 1997 года, когда исследователи приехали в зоопарк Петропавловска-Камчатского.

Там в одной из клеток они увидели трех осиротевших детенышей бурого медведя. Содержание сироток тяжким бременем легло на бюджет зоопарка, и директор искал случая избавиться он маленьких нахлебниц.
Медвежата сразу завоевали сердца Чарльза и Морин. Но они понимали, что не смогут заменить животным родителей, и решили попытаться вернуть их в природу. План был довольно смелым, да и они сами не вполне верили в удачу, но иначе будущее медвежат могло быть очень печальным. В лучшем случае их бы застрелили, в худшем продали на китайскую медвежью ферму, где животные всю жизнь проводят в тесных клетках со специально вживленными в желчные пузыри катетерами для сбора желчи.
Осилив все бюрократические процедуры по передаче сироток и преодолев транспортные неурядицы, маленькое содружество из двух представителей отряда людей и трех медвежьего роду-племени оказалось на самой южной оконечности Камчатского полуострова, в районе вулкана Камбальный. Именно там, в 1996 году канадским натуралистам Чарльзу Расселу и Морин Эннс после долгих переговоров с российскими властями разрешили создать исследовательскую станцию.
Никакого особого опыта у медвежьих воспитателей не было, но они действовали очень осторожно и последовательно. Чарльз и Морин смогли, оставаясь в стороне, дать возможность малышкам, которых назвали Чико, Бисквит и Рози, освоиться в природе. Некоторое время они держали воспитанников в огороженном лагере, чтобы их не обидели взрослые дикие медведи, и учили их ловить рыбу, плавать, искать корм.

Несмотря на пессимистичные предсказания российских биологов, возвращение медвежат в тайгу прошло очень легко, в основном благодаря изобильному корму. Пока медвежата учились самостоятельно добывать еду, исследователи подкармливали их овсом и семенами подсолнечника, которые оставляли рано утром подальше от избушки. Они сознательно никогда не кормили медвежат из рук и никогда не ели в их присутствии, чтобы не дать повода медвежатам выпрашивать лакомства у людей. Однажды Чарльз и Морин выловили двух лососей и, не прикасаясь к ним руками, оставили на мелководье у берега, там, где обычно по утрам проходили медвежата. Съесть находку, конечно, нетрудно, но воспитателям хотелось, чтобы малыши знали, где ее можно добыть самостоятельно.
Обычно медведицы ловят своим медвежатам рыбу в течение всего второго года жизни, и так, на наглядном примере, детишки усваивают этот навык. Задача Чарльза и Морин была куда более сложной, их приемыши должны были научиться ловить рыбу и вообще добывать корм без ролевой модели поведения.
К ноябрю медвежата уже настолько освоились, что самостоятельно вырыли себе берлогу. Этим они очень порадовали своих опекунов, которым предстояло покинуть Камчатку до следующего сезона.
Во время следующей экспедиции, весной 1998 года, Чарльз и Морин вновь встретили уже покинувших берлогу медвежат. И начали проводить с ними "обучающие занятия по выживанию". Пока все складывается удачно. И теперь натуралисты надеются, что когда-нибудь станут приемными бабушкой и дедушкой: "Мы гордимся тем, что они до сих пор здоровы и держатся вместе, может быть, когда им будет четыре-пять лет, они смогут создать свои семьи".


Люди и медведи - одной крови.
----------------------------------------

Безусловно, такие взаимоотношения человека и медведя мало кто воспринял бы как "нормальные". Ни тебе громких криков, ни панического бегства, ни растерзанной плоти, ни выстрелов. Но Морин и Чарли рассчитывают, что со временем человек и медведь будут общаться именно так. Они и приехали на Камчатку, чтобы доказать всем, что это возможно. Ведь мирное добрососедское сосуществование на одной территории с человеком единственный для медведей способ выжить в следующем тысячелетии.
Вместе со своим отцом, легендарным канадским защитником животных Энди Расселом Чарли снял фильм о гризли Западной Канады. В своей книге "Дух медведя" он описывает, как подружился с медведем, который "обнюхивал и разглядывал меня почти с человеческим интересом, как будто он деревенский парень, а я его родственник, приехавший из столицы". Они провели вместе с новым приятелем несколько недель, играли в "перетягивание каната" и даже спали бок о бок, синхронно похрапывая.
Зоологи, как правило, отвергают возможность такой дружбы между человеком и медведем. Но у Чарли более широкие взгляды. А Морин даже рисует абстрактные полотна, отображающие эмоциональное состояние медведя.

Обычно в условиях современных национальных парков Канады и Америки гризли приходится спасаться бегством от человека. Их даже специально "учат" этому, потому что если сталкиваются медведь и человек, то именно зверю приходится платить за это жизнью. Но Чарльз и Морин пришли к выводу, что изначально в медведе нет страха перед человеком. Почему же люди должны его бояться?


Не стреляй! Хотя бы в заповеднике.
---------------------------------------------

Для доказательства своей теории исследователям был нужен такой полигон, где медведи не имели бы опыта общения с вооруженными охотниками и браконьерами, многочисленными туристами и биологами с пулями-шприцами. После долгих переговоров в 1996 году с российскими властями им разрешили создать исследовательскую станцию в заповеднике на юге Камчатки.
На этом небольшом полуострове живут тысячи медведей и полмиллиона людей. Популяция двуногих к тому же стремительно сокращается. Трудно представить себе более глухой и заброшенный край, тем более что еще десять лет назад Камчатка была закрытой военной зоной, куда даже не каждый русский мог попасть. А теперь сокращение государственных поставок и финансовый кризис вынуждает местных жителей покидать полуостров, на котором они последнюю зиму жили практически без электричества и топлива.

На Камчатке пытаются бороться с браконьерами, которые убивают медведей из-за шкуры и желчи. Существует квота на отстрел животных в размере 450 голов, но браконьеры убивают в несколько раз больше. Причем самые ревнивые охранники природы получают самые солидные барыши от медвежьей охоты, которую устраивают для иностранцев. Заезжие "хемингуэи" платят по шесть с половиной тысяч долларов компании, организующей тур, плюс две с половиной тысячи за право убить медведя.
Дорог на Камчатке практически нет, до лагеря на южной оконечности полуострова можно долететь из Петропавловска-Камчатского на вертолете часа за два при хорошей погоде. Канадцы живут в небольшой избушке у озера Камбальное. Безлюдные места, в соседях у исследователей одни Топтыгины.
На относительно небольшой территории (около тысячи квадратных километров) здесь уютно разместились четыре сотни медведей, и в этом нет ничего удивительного, ведь к изобильным косякам лососевых нужно добавить тонны ягод, богатую белком осоку и астрономическое количество шишек. А главное вот уже шесть лет здесь нет охотников и мало, по сравнению с другими районами Камчатки, браконьеров.

Морин и Чарли провели на Камбальном уже три лета. Предстоящее будет четвертым. Первый сезон был не слишком удачным: они повсюду натыкались на медведей, и животные их очень боялись.
Но скоро канадцы научились ладить с соседями. Имея всегда при себе баллончик со специальным спреем - вытяжкой из жгучего красного перца - которым можно отпугнуть медведя, они ни разу им не воспользовались. Чарльз и Морин нашли другое "оружие" - голос. "Мы спокойно говорим с медведями, убеждаем их в том, что не причиним им вреда, что мы не боимся их, и значит, им не нужно бояться нас, рассказывает Морин. Так нам удается подавить взаимный страх". А как же жуткие рассказы про коварство и агрессивность гризли? Морин и Чарли считают, что нападают медведи только на тех, кто неправильно ведет себя в тайге, кто причинил им вред, и на тех, кто сам боится этих животных. Нужно заметить, что в отличие от камчатских медведи в других районах планеты, как правило, более агрессивны и раздражительны. Это от голода и от постоянного назойливого присутствия человека на их территории.
Законы совместного проживания.
А ведь обычно жилье человека в тайге привлекает медведей запахом продуктов, мусора и отхожих мест. Косолапые не прочь полакомиться едой, поваляться в человеческих экскрементах и даже попробовать их на зуб. Но каким-то образом люди, не знающие никакого электричества, тысячелетиями жили бок о бок с медведями на Камчатке. Как им это удавалось? Сведений об этом сохранилось немного, но есть записи о русской экспедиции XVIII века на землю ительменов, мирных племен рыбаков, живших в окрестностях вулканов Курильский и Камбальный. Медведи собирали ягоды на тех же сопках, что и люди, и в самом худшем случае воровали у них корзинки с ягодой. Причем ительмены постоянно вялили рыбу, развесив ее на жердях на открытом воздухе. Охраняли эти весьма привлекательные для медведей запасы старушки, вооруженные палками.
Как научиться доверию?
Чувство страха хорошо знакомо исследователям, как и всем двуногим и четвероногим, но они неплохо научились подавлять его или по крайней мере не подавать вида. Когда-то в канадской тайге с Чарли захотела познакомиться молодая медведица. "Я решил, что она сама должна определить, на какое расстояние нам следует сблизиться, пишет он в своей книге. -Для этого решения мне потребовалась вся моя воля и самообладание, а она тем временем шагала ко мне по бревну, на краешке которого я сидел. Я совершенно уверен, что она изо всех сил старалась не испугать меня, но у нее это плохо получалось. Я каким-то чудом сдержался, а она подошла и села рядом со мной. Сердце мое билось как овечий хвост, но я протянул руку и пальцами коснулся ее морды, носа и зубов".
Чарли и сам не хочет, чтобы кто-то следовал его примеру. Он только старается более глубоко исследовать природу доверия, возможного между человеком и медведем. Я действую внимательно и осторожно, говорит он.
Морин и Чарльз считают, что на богатых кормом камчатских сопках живут более общительные и высокоразвитые медведи, потому что их семьи дольше остаются вместе, чем это бывает в скудных районах. Однажды они видели семью из трех медвежьих поколений: пока мама ловила рыбу, бабушка нянчилась с детенышами.

...Что теперь стало с Чико, Бисквитом и Рози, как, впрочем, и с остальными бурыми медведями Камчатки? Сведений оттуда давно нет. Насколько благосклонны к ним сегодня природа и человек? Нет такого волшебника, который бы мог обратить красавца-зверя в человека, да и нужно ли это?
А вот человек и без волшебника так часто поворачивается к природе своим звериным ликом...

Исследование проблемы мирного сосуществования бурого медведя и человека, проводимое двумя канадскими натуралистами в заснеженной глуши России и получившее международную известность, окончилось жестокой трагедией.
Несколько десятков крупных камчатских бурых медведей, вовлеченных в попирающее общепринятые понятия исследование, продолжавшееся 8 лет, были истреблены в своем естественном прибежище как предупреждение канадским исследователям Чарли Расселу и Морин Эннз о том, чтобы они бросили работу над проектом. Этот проект послужил поводом для создания документального фильма PBS, написания бестселлера и возникновения сотен новых историй повсюду на трёх континентах.
Люди, убившие медведей, прибили желчный пузырь медвежонка на стене кухне исследовательской станции как ужасную насмешку.
После бесплодных двухмесячных поисков останков медведей, в прошлую пятницу Чарльз Рассел вернулся в Канаду и нашел в себе силы говорить обо всем этом только через неделю после возвращения. В эксклюзивном интервью, которое он дал "The Globe" из своего ранчо в Скалистых горах в Альберте, он сказал: "Медведи были убиты, поэтому мы вернулись домой", и добавил: "Это было жестокое окончание нашего исследования".
Предупреждение сработало. Он и Морин Эннз, известная художница и фотограф, навсегда свернули свою исследовательскую базу на южной оконечности Камчатского полуострова на Дальнем Востоке России. "Это огромная, не подлежащая измерению, потеря, как для науки, так и для Чарли с Морин,"- заявил Пол Пэквет, канадский биолог, изучающий крупных хищников по всему миру, - "Это потрясло меня до глубины души". Доктор Пэквет считает, что Камчатский проект, какие бы споры он не вызывал, давал людям новое, удивительное понимание медведя, демонстрируя комплекс эмоциональных взаимоотношений среди этих загадочных созданий. Он говорит, что Чарльз Рассел выполнял роль "переводчика для медведей", был "их посланником".
Чарльз Рассел и Морин Эннз потрясены судьбой медведей, которых они на протяжении ряда лет фотографировали и учили безбоязненно жить рядом с человеком. "Есть ли в этом моя вина? Только в том, что я учил этих медведей доверять людям, а это сработало против них!" - говорит Рассел.
Шокирующая часть этой замечательной истории началась в мае, когда Рассел в очередной раз, уже на протяжении восьми лет подряд, приехал на свою небольшую станцию на Камчатке. В это время он ожидал встретить там медведей, выходящих из своих берлог.
Когда он прилетел туда на вертолете, снаружи здание станции выглядело, как обычно. Но внутри, на видном месте на стене, он обнаружил желчный пузырь молодого медведя. Он не верил своим глазам. "Я просто отказывался верить в происходящее" - говорит он, - "Мне хотелось думать, что это чья-то проделка".
По мере того, как проходили дни, воцарилась зловещая реальность. Обычно медведи выходили поприветствовать Чарльза в течение первых двух дней по его прибытии, учуяв его запах в воздухе, обнюхав его следы, и затем входя в контакт.
В этом году ничего этого не произошло. Но были сильные пурги, которые, как думал Рассел, не давали им прийти. Он ходил во всех направлениях, пытаясь найти следы знакомых медведей. Бурые медведи тщательно определяют свою территорию, и не уходят далеко от неё. В результате многолетних наблюдений Рассел также точно знал места, где медведи кормятся весной и летом.
К началу июня, ко времени приезда Морин Эннз, он почти потерял надежду. Вместе они продолжили поиски ещё в течение нескольких недель, но, в конце концов, со слезами на глазах, вынуждены были сдаться.
Рассел говорит, что число медведей, которых они изучали, и которые затем были истреблены, насчитывало минимум 20, а возможно и 40 особей. Рядом со своей исследовательской базой он нашел использованные гильзы и следы посадки вертолета.
Он говорит, что медведей, включая детенышей, вероятно, застрелили, содрали с них шкуры и вырезали у них желчные пузыри. Желчные пузыри высоко ценятся в народной медицине в России и странах Дальнего Востока. Рассел уверен, что затем туши медведей были затоплены в озере или сброшены с воздуха в отдаленные заросли, как это практикуется среди браконьеров в этой части России.
Рассел считает, что "хотя это было жестоким концом, это было концом по-русски". Он говорит, что верит в то, что программа по поддержке егерей, которую они с Морин Эннз создали 5 лет назад, и на поддержку которой собирали деньги с тем, чтобы защитить медведей Камчатки от браконьеров, была очень успешной. Она предотвращала не только истребление медведей, но и лосося, добыча которого является очень выгодной из-за икры.
Целью Чарльза Рассела было исследование идеи, противостоящей общепринятым взглядам, того, могут ли люди и медведи заселять одну и ту же территорию, не прибегая к насилию. Это абсолютный план сохранения животных - и чрезвычайно спорный в ученых кругах, - если бы только можно было заставить его работать. Он также наполнен иронией, принимая во внимание конец истории.
Их проект впервые показал, что медведи предсказуемы в своем поведении, и они не являются автоматически опасными по отношению к людям, если не бояться их.
Значение этого открытия огромно. Тысячелетиями существовало убеждение в том, что медведь и люди должны существовать по раздельности. Но по мере того, как человек занимает всё большую и большую часть природы, необходимой животным, численность медведей по всему миру падает.
Количество гризли, которые когда-то бродили в больших количествах по североамериканскому континенту, сейчас уменьшилось до предполагаемого количества 1000 особей в 48 американских штатах. Ещё около 40000 живут в Канаде и на Аляске. Но местом основного средоточия всех оставшихся в мире гризли является восточная Азия, где живут около 100000 бурых медведей.
Одна из всех этих популяций гризли, которая находится на Камчатке, считается самой многочисленной и здоровой в мире. Это, и тот факт, что "русские" медведи не привыкли к людям, склонило Чарльза Рассела и Морин Эннз основать там свою базу.

"Saturday's Globe and Mail", 26 июля 2003 г.